Спасти космонавта

– Да что вы, товарищ майор! А вот ещё… Вы же с особистом дружите вроде. А мне говорили, что между вашими службами отношения не самые лучшие, так скажем. Да вы и из разных гарнизонов. Необычно, – заметил Тагиров.

Деряба пожал плечами.

– Ну, как сказать. Рабочие отношения. Хотя они, военная контрразведка, под КГБ ходят, а мы, конечно, ГРУ. Начальники наши между собой грызутся потихоньку, это да. Но тут особый случай. Я ведь с вашим особистом в Афгане ещё познакомился, полтора года назад. При интересных обстоятельствах, хы. Рассказать?

– Да, конечно! – попросил Марат.

– Ну, я в Кандагарском отряде тогда воевал. Пошли в рейд, на перехват каравана. В засаде сутки проторчали, я уже переживать начал, думал, заблудились где-то наши «духи», ха-ха-ха! Ты чего такую рожу состроил, Марат? Чего-то не понимаешь?

– А что за караван?

– Эх, армейский, ни черта не знаешь. «Духов» снабжали из Пакистана и Ирана. На ишаках, а то и на машинах везли оружие, боеприпасы. Мины итальянские, китайские безоткатные орудия, реактивные снаряды и прочее дерьмо. Ну, а мы их перехватывали и уничтожали. Тропы минировали. Словом, всячески препятствовали. Вот, дождались своих гостей, задачу выполнили. Всё бы ничего, но «трёхсотого»[11] получили. Другана моего, командира группы, тяжело ранило. Я его на себе по горам сутки тащил. Нас «вертушка» забрала, а он… Представляешь, умер уже в вертолёте. У меня на руках.

Деряба замолчал, помрачнел. Махнул стопку, поморщился. Тагиров сидел тихо, затаив дыхание, боясь пошевелиться, издать звук…

Богдан провёл по лицу широченной ладонью, будто стряхивая что-то.

– А дальше… Добрались до расположения, оружие сдали, бойцов в баню отправили… А я в «модуле»[12] заперся и бухал сутки. Всех, кто в дверь ломился, на хрен посылал. Сержант у меня был, типа ординарца. Вот его только пускал, по условному стуку. Он мне водку приносил и пожрать… Дай-ка закурить, Марат.

Деряба осторожно взял толстыми пальцами сигарету, прикурил. Продолжил рассказ:

– Я уже не соображал, день или ночь. Слышу, ординарец мой скребётся. Я встал, дверь открыл – и тут заваливают двое. Капитан Мулин, нынешний ваш начальник особого отдела, и ещё одно мурло, из политотдела. Чего-то там бормочут про отчёт с боевых… Ну, я их даже не пытался слушать. Первым делом сержанту своему за то, что чужих привёл, в торец прописал, он с копыт сразу – и в коридор спиной вперед улетел. Потом развернулся, хотел и этих выкинуть. А особист, сука, ловкий оказался, челюсть мою на кулак поймал, уложил на коечку – отдыхать. Прихожу в себя, смотрю – эта морда политотдельская в каждой руке держит по мятой пачке моих «афошек» (они кучей на столе валялись, забыл их припрятать) и что-то там вякает про «персональное партийное дело», «мародёрство» и «грабёж мирного населения»… Ну чего, опять не понимаешь, о чём речь? «Афошки» – это «афгани», местная валюта. Нам её иметь категорически воспрещалось, получку «чеками» выдавали. Но тут ведь дело какое: во время боевых «духа» завалишь, труп обшаришь – так и «афошки» найдутся. А что? Никакое это не мародёрство, а законный трофей. По вечным правилам войны положенный победителю. Только откуда этой политической крысе про войну-то знать? Сидит у себя в норе, доносы строчит да газету «Правда» почитывает… Короче, завёлся я, вскочил, а у самого перед глазами другана лицо… Ему в живот две пули. Пока тащили его – он всё мучился, стонал. А когда умер – так лицо будто осветилось. Словно уснул. И только слезинка повисла на ресницах. Ресницы у него длинные были, как у девки какой.

Деряба давно забыл про сигарету, она догорела, обожгла пальцы. Вздрогнул, сунул окурок в банку из-под шпрот. Масло зашипело, завоняло горелым.

– Короче, я их там обоих задавил бы. Только капитан какие-то слова правильные нашёл. Меня успокоил, политработника выгнал. Посидел ещё со мной, выпили… Утром я уже в порядке был. А это дело с «афошками» он замял. Значит, и среди особистов нормальные ребята встречаются. Такие вот дела. Видишь, тогда меня выручил, сейчас с китайцами помог. Ладно, буду собираться, мне ещё три сотни вёрст до гарнизона пилить, а погода гадостная, пурга всё не кончается.

Марат восхитился:

– Пешком пойдёте триста километров?!

– Тьфу, дурак. Зачем пешком, если машина есть? Я же из спецназа, а не психдиспансера, ха-ха-ха!

Дверь распахнулась, вошёл заснеженный хозяин кабинета. Снял шапку, отряхнул с плеч подмокающий в тепле снег. Неодобрительно глянул на постеленную газету с остатками закуски и складными стопками. Деряба проследил за взглядом Морозова, предложил:

– Будешь, майор? Тут как раз на один глоток осталось.

– Спасибо, обойдусь. У нас вообще-то рабочий день в разгаре.

Богдан будто и не заметил осуждения. Долил остатки «шила», потряс фляжку. Проследил, чтобы последние капли не промахнулись мимо посуды. Залпом выпил («Мне даже не подумал предложить», – заметил Марат с обидой), крякнул, протянул руку для прощания:

– Ну, бывай, лейтенант. Спасибо за всё. И тебя, майор, благодарствую, что в своём кабинете приютил, решили мы все вопросы. Удачи!