Спектр

— Нет. Раса, жившая в нашем мире до катастрофы. До дня, когда небо загорелось и обрушилось огненным дождём. До того дня, когда растаяли полярные льды, осели горы, а вода начала менять свои свойства. Они создали нас, зная, что им не пережить катастрофы… новая среда обитания стала раем для простейших и адом для высших форм жизни.

— Откуда вы знаете? — воскликнул Мартин.

— Предания, Мартин, только предания. Это было давно, слишком давно, чтобы сохранились остатки их культуры. Да и шли они тем же путём, которым следуем мы: меняли живое, а не переделывали мёртвое. Разве что дома строили из мёртвого дерева… почему-то им это нравилось. Но даже мёртвое не вечно. Что же говорить о живом? Остались лишь мифы… слова… Слова — прочнее живого и мёртвого.

Павлик замолчал.

— Ты ненавидишь тех, кто погубил ваших творцов?

— Ненависть к уже случившемуся? — удивился Павлик. — Нет, зачем? Месть, наверное, свойственна лишь многоклеточным формам жизни. А мы не держим обид за прошлое. Мы думаем только о будущем.

— Какими они были, ваши создатели? — спросил Мартин.

— Если предания не врут — не слишком похожими на людей. Выше, тоньше, многорукие и многоногие. Хотя… в нашем языке «много» начинается с двух. Так что точного ответа я не дам. Мы наследовали от них планету, мы какое-то время жили вместе — пока они могли защищаться от изменившихся условий среды. Возможно, остатки их цивилизации вымерли, уступая нам место. Возможно, сумели создать межзвёздный транспорт и улететь в поисках новой родины.

— Потому вы и поверили Ирине? — спросил Мартин.

Павлик тихо засмеялся:

— Мы знали это всегда. Мы верим своим преданиям — нам не во что больше верить. Но девочка с Земли обратила наше внимание и на другие факты.

— К примеру?

— На предания о глобальной катастрофе, существующие почти во всех мирах.

— Первобытные люди склонны были любой локальной трагедии придавать глобальный масштаб, — резко ответил Мартин. — А поскольку локальных катастроф хватало, то весь мир о чём-то таком помнил. И каждое весеннее половодье через поколение называлось Вселенским потопом.

— На всех планетах были древние культы, поклонявшиеся пришельцам с небес… — не споря, продолжил Павлик.

— А где ещё жить богам? Там, откуда все видно, сверху, — отрезал Мартин.

— На всех планетах, куда прилетели ключники, существуют древние руины с исчезнувшими объектами поклонения.

— Разумеется! — фыркнул Мартин. — Алтарь всегда делался из драгоценных материалов. И грабители уносили не кирпичи из стены, а золото и серебро.

— Тебя не смущало разнообразие рас в галактике?

— Ясное дело… — начал Мартин. — При чём тут разнообразие рас? Наивно было бы надеяться, что на всех планетах жизнь приняла одинаковые формы.

— Ты не совсем прав, — сказала амёба. — Около трети всех рас галактики — гуманоиды. Причём сходство очень сильно, даже на уровне ДНК можно выделить одинаковые участки генетического кода.

— Ну, положим, это довод в пользу каких-то древних контактов… — признался Мартин.

— Ещё двадцать процентов — это формы жизни, происходящие с планет неземного типа. Иной состав атмосферы, гравитация… — Павлик хрюкнул. — Мы на них внимания обращать не станем. Они и сами-то нами не слишком интересуются… А вот ещё половина рас — это бывшие гуманоиды. Вроде нас.

— Что? — опешил Мартин.

— Вроде нас, беззарийцев! — твёрдо сказала амёба. — Наши создатели были гуманоидами. Наша планета была похожа на твой мир. Потом всё изменилось — и появились мы. Другие расы менялись иначе. Ты ведь побывал в мире дио-дао?

— Побывал.

— Как могла развиться естественным путём столь ненормальная форма разумной жизни? — возмущённо спросила амёба. — Скоротечная жизнь, наследственная память, аскетизм и самоограничение при наличии высоких технологий… А ты заметил их болезненное неприятие биологической грязи?

— Требование справлять нужду только в туалетах? — засмеялся Мартин. — Мало ли… обычная гигиена или брезгливость.

— Это только внешнее проявление, — изрёк Павлик. — У них ещё и безотходное производство. И ограничение потребностей — тоже из боязни загрязнить среду обитания. Когда-то мир дио-дао пережил глобальную экологическую катастрофу. Уцелевшие формы жизни — кстати, их очень мало, на всю планету не более пятисот видов живых существ — ускорили метаболизм и обрели наследственную память. Ничего себе эволюция, да?

Мартин пожал плечами.

— А если взять Иолл? Двуногие, двурукие, очень похожие на людей…

Мимолётно подумав, что только с точки зрения амёбы иоллийцы похожи на людей, Мартин всё-таки не стал возражать.

— И при этом — прикованные к матери пуповиной! Всю жизнь! — Амёба возвысила голос. — Это противоречит всем целям сохранения вида! Это ненормально, это отвратительно, это неудобно! Но они с рождения и до смерти живут материнскими семьями! Как возникла такая форма жизни?

— Не знаю.

— А я — знаю! — отчеканил Павлик. — Их планету постигла своя, персональная катастрофа. Изменившая условия жизни так, что только коллективные организмы смогли выжить.

— Ты очень хорошо знаешь чужие расы, — признался Мартин.