Спекулятивный реализм: введение

Выражение «третий стол» это слегка ироничная отсылка к известной метафоре двух столов, использованной физиком Артуром Стэнли Эддингтоном (1882–1944). После того, как в 1920-е годы был опубликован текст с этой метафорой, ее часто комментировали философы. Вот слова Эддингтона: «Я приступил к написанию этих лекций и подтянул свой стул к двум своим столам. Двум столам! Да, у меня для каждого объекта есть дубликат – два стола, два стула, две ручки»[484]. Как будто предвосхищая призыв Селлерса к двойственности наличного и научного образов, Эддингтон говорит о сосуществовании первого стола (практичного, крепкого, тяжелого и крашеного) и второго (научного, состоящего из пустого пространства, кишащего электронами и другими частицами и невидимыми полями). Ясно, что будучи физиком Эддингтон предпочитает второй стол первому, хотя и признает, что никакой объем научной работы не устранит первый; в конечном счете, он соглашается допустить, чтобы оба стола рассматривались как существующие. Однако с точки зрения ООО, оба эддингтоновских стола – одинаково несуществующие: «Оценивая достоинства повседневного и научного столов, мы обнаружим, что оба одинаково нереальны, так как представляют собой противоположные формы редукционизма. Ученый низводит стол к невидимым глазу частицам; обычный человек возводит его к ряду эффектов или воздействий на людей и другие вещи»[485]. Откровенно говоря, «оба стола Эддингтона – чистый подлог, в котором стол подменяется своей внутренней и внешней средами соответственно»[486].

Можно посмотреть на дело иначе: два стола Эддингтона это продукты стратегий подрыва и надрыва соответственно; это столы, порожденные познанием. Низводя стол к составляющим его субатомным частицам, подобно хорошему физику Эддингтону, мы заменяем стол его компонентами. Это не работает, потому что «стол как целое обладает качествами, которых нет у составляющих его частиц самих по себе. Их часто называют эмерджентными качествами, и в них нет ничего мистического»[487]. Одновременно, возводя его к его практическим качествам или отношениям с другими вещами, мы заменяем стол его же эффектами. Проблема здесь в том, что всех эффектов стола и даже совокупности всех его возможных эффектов недостаточно, чтобы в сумме дать стол: «даже стол, встречаемый в практическому потреблении, не исчерпывает реальности стола. Вот он надежно поддерживает массу бумаг и обед, а в следующий момент, круша все, обрушивается на пол. Из этого ясно, что сам стол неотождествляем ни с тем столом, что мы видели, ни с тем, который использовали»[488]. Познание это перевод любой данной вещи в термины ее компонентов или эффектов, при этом сама вещь неизбежно теряется. Сама вещь и есть третий стол, и это означает, что она не является вещью познания. Как говорится в «Третьем столе», «первый стол Эддингтона уничтожает столы, превращая их в не более чем повседневные воздействия на нас или кого-то еще. Его второй стол уничтожает столы, разделяя их на одни лишь крошечные электрические заряды или слабые мерцания материи. Однако третий стол лежит прямо между первыми двумя, ни один из которых на самом деле столом не является»[489].

Мы обнаруживаем себя в казалось бы невозможной ситуации, поскольку две существующие формы познания не могут дать нам реальный стол; похоже, мы зашли в тупик негативной теологии, от которой так часто предостерегают рационалисты. Нам нужен способ, которым вещи будут доступы, не будучи доступными напрямую, как знание: «Подобно тому, как эротическая речь работает, только если состоит из намеков, аллюзий и неоднозначности, а не из описательных высказываний и ясно артикулированных пропозиций, а шутки или фокусы легко расстраиваются, когда объясняется каждый их шаг, мышление не является мышлением, пока не осознает, что каждый его шаг может быть только окольным»[490]. Обычные инструменты познания бесполезны, когда мы ищем объекты, потому что познание устроено так, что заменяет объект некоторым набором принадлежащих ему верифицируемых качеств, а не дает сам объект. Это можно сделать только косвенно: «Мир заполнен прежде всего не электронами или человеческой деятельностью, а призрачными объектами – изымающими себя из любого человеческого и нечеловеческого доступа, доступными лишь через аллюзию и соблазняющих нас при помощи аллюра»[491]. Аллюр это косвенное указание на существование объекта, не подменяющее его буквальным описанием его качеств. Это именно тот тип коммуникации, который уже используется художниками: «С одной стороны, искусство не работает путем разложения белых китов, дворцов, яблок, гитар и ветряных мельниц на их субатомные основы […] Но с другой стороны, [искусство] не стремится и к первому столу, как если бы искусства просто копировали объекты повседневной жизни или пытались создать эффекты, влияющие на нас»[492].