Спекулятивный реализм: введение

Это возвращает нас к первому утверждению Маккея. Когда Лавкрафт причудливо говорит о том, что «богохульствует и бурлит в центре всего мироздания», или о «цвете, который был цветом только по аналогии», он отбрасывает комфортный для нас смысл того, что значит быть объектом[446]. Но он никоим образом не устраняет объекты: напомним, что в ООО «объект» это единая вещь, которую нельзя исчерпывающе редуцировать ни к ее компонентам, ни к ее эффектам или воздействиям. Говорить, что ООО проецирует объекты здравого смысла в мир по ту сторону восприятия, попросту неверно, поскольку весь замысел ООО в том и состоит, чтобы показать, что объекты несводимы к своим отношениям со здравым смыслом или с чем-то еще. В самом деле, можно утверждать, что ООО толкует об объектах в самом лавкрафтианском смысле во всей истории западной философии, потому что ни одно из принадлежащих здравому смыслу качеств объектов не приписывается реальным объектам в ООО. Тем не менее, чувственные объекты ООО часто вполне принадлежат здравому смыслу, но это не причина, чтобы не сохранять и не обсуждать их в онтологии, даже если, по мнению Брассье, чувственная область пригодна только для уничтожения. После исключения из космоса всего, что не нравится, мы вспоминаем, что люди все же говорили о хоббитах и зубных феях и что философия должна быть способна объяснить такие сущности так же, как кварки и еще не открытые объекты, обреченные на научное познание. Маккей обратился к Канту, считающему, что мы не можем овеществлять то, что лежит за пределами сознания, но вполне мог бы сослаться и на Бадью, считающего, что до того, как что-то посчитано, есть только бесформенная «неконсистентная множественность», которую Брассье, в свою очередь, интерпретирует как ничтожность (nullity)[447]. Это равносильно старому философскому тезису, что нельзя увидеть что-либо, вне [факта] смотрения на него, и если вы объективируете что-то, смотря на него, то нельзя быть уверенными, каким оно было до того, как вы посмотрели. Проблема этого тезиса заключается в его допущении, что есть только два варианта: либо мы смотрим на мир и потому наделяем его качествами своего собственного аппарата познания, либо мы не смотрим на него и тогда ничего о нем не знаем. Но это глубоко нефилософская точка зрения, потому что она сводит все к выбору – или мудрость, или ничего – не оставляя места для сократической любви к мудрости, на которой основана наша профессия. Философия не наука – и, на самом деле, вовсе не знание. Она подходит к реальности не путем логических пропозиций, а подобно искусствам – через намеки, аллюзии и неоднозначности. Мы обсудим это еще раз позднее.

Возражение Маккея – после Голдсмитса я часто слышал его от других – сводится к следующему: «повседневный мир, вероятно, состоит из объектов, но сама реальность безобъектна, поэтому вы незаконно проецируете ложную картину мира здравого смысла на саму реальность». Но это не то, что делает ООО. А что она делает?

Во-первых, в отличие от Брассье и Метцингера, в ООО вслед за Гуссерлем признается, что чувственная сфера состоит из объектов, а не из свободно существующих пучков качеств. Ход Брассье-Метцингера состоит в том, чтобы утверждать, что у нас нет причин доверять в этом феноменологическому опыту и взамен нам следует довериться научному объяснению того, что на самом деле происходит в повседневном опыте. Как говорилось в главе 1, ООО на это отвечает, что эксперименты Метцингера, предназначенные для открытия «минимально достаточных нейронных коррелятов» так называемых интенциональных объектов Гуссерля, невозможно провести без допущения того самого различия между объектами и качествами, центрального для феноменологии. Метцингер тоже должен быть способен опознавать свои данные как те же самые данные, даже рассматривая их под разными углами и в разных состояниях. Нет никакого научного доступа к реальности, который бы не нуждался в базовом различении между объектами и их изменчивыми качествами.