Спекулятивный реализм: введение

Таковы основные положения ООО. В оставшейся части своего голдсмитского доклада я попытался кратко изложить, по каким пунктами не согласен с тремя другими спекулятивными реалистами, чтобы инициировать таким образом дискуссию. С Брассье у меня было два взаимосвязанных расхождения. Для него очень важно, чтобы реализм мог элиминировать очевидно несуществующие вещи – на верхних строчках его черного списка хоббиты и зубная фея[429]. ООО предпочитает действовать в интересах инклюзивности и плоскости [онтологии], поскольку, конечно, даже хоббиты и зубная фея обладают каким-то онтологическим статусом, который должен приниматься во внимание философией; такое же соображение высказывается против нигилизма Брассье еще одним современным реалистом, Маркусом Габриэлем из Бонна[430]. Второе, связанное с этим расхождение между мной и Брассье касается хайдеггеровского понятия «онтологическое различие», то есть различия между бытием и сущим. С точки зрения Хайдеггера, всегда враждебно настроенного к притязаниям естественных наук на приоритетность в познании, даже самые строгие научные результаты все равно ничего не сообщают нам о бытии описываемых ими вещей, исключение составляют разве что научные революции. Следовательно, наука является «онтической», а не подлинно онтологической, причем «онтический» – один из самых враждебных уничижительных терминов Хайдеггера. Для Брассье, который в плане познания любит науки больше, чем Хайдеггер, не существует никакого вопроса о бытии, который бы был важнее, чем научные открытия о сущем. Мы с ним часто спорили об этом в личном общении задолго до голдсмитского воркшопа, и мой ответ на его вопрос состоял в том, что «для меня онтологическое различие это различие между вещью в себе и ее отношением к чему-то еще»[431]. Другими словами, бытие любого объекта это его не-реляционная реальность. Но для Брассье нет очевидного различия между не-реляционным и реляционным статусами вещи. Вместо него он придерживается введенного Селларсом различия между наличным и научным образами чего-либо: например, наличный образ луны может показать нам особый цвет и настроить на поэтический лад, а ее научный образ сообщит нам, из каких пород она состоит и как эти породы сформировались в результате гигантского столкновения миллиарды лет назад – в общем, ничего поэтического[432]. В Голдсмитсе мое возражение на этот аргумент Брассье – хотя тогда в 2007 году он еще не особенно много говорил о Селларсе – состояло в том, он рискует впасть в «разочаровывающий реализм» Крипке, который, отвечая на вопрос о нетождественности золота своему описанию в качестве желтого металла, в итоге просто сообщает о 79 протонах. Такого рода сциентизм всегда угрожал Брассье и его кругу, хотя обычно они отвечали тем, что высмеивали термин «сциентизм» как уловку соломенного чучела – чем этот термин точно не является, ведь Брассье действительно хочет придать науке «максимальный авторитет» во всех вопросах о мире. «Сциентизм» – очень точный термин для такого научного авторитаризма. Более общий тезис вот в чем: и наличный образ, и научный образ – все это образы. Если посвящать себя исключительно проекту устранения наличных образов, не предлагая взамен ничего лучше нового вида образов или некоего фонового горизонта ничтожности, свидетельствующего о «бытии-ничто» этих образов, то как философский проект это неизбежно провалится. Потому что не сможет удовлетворительно объяснить различие между самой вещью и ее научным образом.