Сперматозоиды

Вечером я, пробегав (не пешком, но пробегав) ещё один день, возвращаюсь в квартиру с занавешенными зеркалами. Написала всё, что нужно. Сестра тоже, к большому моему облегчению, всё написала, включая доверенность. Я официально села за руль. Отвезла Лиду к Римме, по её просьбе. К маминой давней подруге. Пока отвозила, вспоминала сон. Лида молчала, глядя в окно. Звонил Венц, я сбросила. Звонил Лиде, она ответила. Я услышала его голос в её телефоне. Оба сердца, среднее и нижнее, забились быстрее. Он сказал: в ближайшее время не увидимся, буду занят. Лида попросила: не исчезай. Венц предупредил: не могу обещать, сама же знаешь. Парковки не было. Пока я искала парковочное место, Лида объяснялась с Венцем. До конца не объяснилась. До конца и не бывает, конец – это смерть. Мы вышли из машины. Поднялись в хрущевку, на пятый этаж. Римма, полная армянка с французским парфюмом и кавказским темпераментом, кинулась нас обнимать. Пахло сдобой и корицей. Пеклись пирожки. Я поулыбалась её детям, погодкам пяти и шести лет. Отказалась от кофе, уехала, сославшись на занятость. Дорешала дела, что-то лично, что-то по телефону. Ритуальный агент звучал, как орга́н. Заехала на студию, к ребятам. Мне немедленно налили кофе. Я не отказалась. Выпила кофе с Катюшей. Лёха был, поговорила с Лёхой. Он пускал туманы из-под век. Лёха похож на Сида Барретта, в кислотные годы: на глубинах обитает, в хрустальном замке. Не от мира сего. Выскочил Миша. Обнималась с Мишей. Тот больше напоминает Боуи, но кислота их с Лёхой роднит. Инопланетяне, оба, с разных планет. Стаса не было, и Ваню не застала. Все наши, мастера-маньяки. Приехал Дима. Спросил, когда я выйду. Я сказала: пока неизвестно, дай продохнуть. Дима, одинокий среди нас землянин, признал, что я права. Грустными казались даже тоннели в его ушах, висели, а не завлекали. Явился Вадик, ему написала Катя. Вадик работает барбером в салоне неподалёку и админом у нас, три на три, иногда берёт выходные, например, завтра. Бросил всё и явился. Мы с ним общались по телефону, но он решил убедиться в моём существовании лично. Я убедилась в том, что друзья у меня пока есть. Да что там, у Вадика родители были алкаши, он больше у нас жил, чем у себя, пока ни поселился с первым своим папиком. Ему родная мать столько хорошего, сколько моя, не сделала. Мама говорила: “Чужих детей не бывает”. Глаза Вадимовы – море. Дождливые ресницы. Попрощавшись, я съездила на Финский залив, постояла там, посмотрела вдаль, кое-что туда, вдаль, сказала и отпустила. Вода билась в берег. Вода всё помнит. Сесть бы к кому-нибудь в тачку, к незнакомому, и уехать, бог весть куда. Пусть хоть насилуют, хоть на органы сдают, куда угодно, только подальше отсюда. Хапануть бы, мысль на одном бы сфокусировалась, действия приобрели эхо, лишнее отсеялось само. Я билась в берег, вместе с водой. Я всё помню.

Вхожу в квартиру, не желая входить. Ни одного зеркала. Дико хочется курнуть. Держусь ради интереса: вывезу, не вывезу. Дверь в комнату Лиды – приоткрыта. Обычно она её закрывает. Торчит кусок стены мятного цвета. Над кроватью – коллаж из маленьких, в рамочках, фотографий. Сестра обожает на себя смотреть. Я толкаю дверь. Справа – зеркальный шкаф. Завешенный. К шкафьему боку пристроен стол. Прямо по курсу – лоджия. Мебель в пастельных тонах, под стены. И тумбочка, и рамочки, и накидка на кровать подбирались с образцом в руках. Белые узоры, по мятному, во всю стену, геометрическая импровизация. Я расписывала. Кровать занята альбомами. Кровать занята блокнотами. Кровать занята тетрадками. Занята, аж сесть некуда. Курить хочется, а курить нельзя. Если куришь на лоджии, нужно обязательно закрывать дверь, иначе учует, разорётся. Некурящая зона перед курилкой. Зато – вид из окна. Местная Триумфальная арка. Из маминой комнаты тоже можно выйти на лоджию. Туда я не пойду.

Фотоальбом открыт. Пышноволосая брюнетка, тонкокостная, с широкой улыбкой и очень разными девочками, на фоне моря, в горах. Она обнимает их. Фотографирует её ухажёр. Красивая девочка – справа, платье в горошек уносит ветер. Слева, в джинсовом комбинезоне с шортами, я. Брюнетка чем-то расстроена, несмотря на улыбку. Глаза у неё – голубые-голубые, будто нет глаз, а есть дырки, и сквозь них видно небо. Ещё один кадр: брюнетка, по пояс в воде, смеётся, откинув голову, зажмурившись от брызг. Брюнетка в театре, опять же, с нами. На ней красное платье. Брюнетка… Жмурюсь, закрываю альбом.

Беру сиреневый блокнот, лежащий с края. Чужие записи читать некрасиво, но мне сейчас на красоту наплевать. Открываю последнюю страницу. Почерк кривой: