Сперматозоиды

Я всё ещё злюсь на него, но как-то фоном, привычно. Могу попробовать сцапать кого-нибудь там, в баре, и выебать у него под носом, мол, не забывай, с кем имеешь дело, я не моя сестра, я такая же, как ты. Идея занятная, но, как жопа его, идея моя – не вовремя. Хотя, что у нас тут бывает вовремя? Мама вовремя умерла? Приятеля моего на улице вовремя прирезали? Сажают людей, ни за что, вовремя? И что вообще такое время? Если принять за данность теорию реинкарнации, я Венца знала раньше, чем встретила. Иначе зачем бы мне похожих на него, от юности моея, с поразительной настойчивостью, рисовать? Чтобы его потом – узнать, на моменте. Зачем и от него, и к нему рваться одинаково? Чтобы распутать кармический узел. Не слишком приятное, но необходимое занятие. Если теория о душах, древнейшая теория, верна, то мама ушла, потому что её путь в этом теле кончился. Соответственно, в наших жизнях её роль сыграна. Надо срочно выбираться из Божены. Божена – временная. Я – нет.

Выбираюсь из машины, набираю сестру. Та говорит: мы в ресторане. “Мам, – зову, вслух ли, нет ли, не знаю, – мам, можно я не пойду на свои похороны? Мам…” Хрипло, значит, всё-таки вслух. На меня косится высокий мулат в пальто. По русски он вряд ли понимает, но, что мне не очень, по мне видно. Растягиваю рот улыбкой, ему, чтобы избежать подозрений. Прохожу сквозь стеклянную дверь. Ресторан фешенебельный, с улицы закусить не заходят, на цены закусывают. Улыбки, свет, люди. Бодрая брюнетка спрашивает, ожидают ли меня. Столик в углублении, там ожидают двое. Лида ко мне спиной, лицом – Глеб. Седой на всю голову, с бесом под ребром. Худой, в прямоугольных очках без оправы. За очками блестят глаза, не Лидины, ближе к моим: тёмно-карие. Нос выдающийся, с горбинкой, подбородок твёрдый, а руки нервные. Рисовала бы я его на манер Шиле: изящный, весь на излом, росчерком. Наверняка, подпись в полстраницы. Уверенностью так и пышет. Бледный, складный интеллигент, по-европейски приятный. Чёрный свитер, попросту, а часы дорогие, часы-телефон. Стив Джобс Мценского уезда.

Часы лаково поблескивают из-под рукава. Руки холеные. Руки перебирают меню. Мы с хостес подходим к ним. Я смотрю на него. Он смотрит на меня. Глаза умные. Лида тоже смотрит на меня. С затаённым страхом, как бы чего не вычудила. “Привет”, – говорит она. “Здравствуйте”, – говорю, присаживаясь. “Здравствуйте”, – тихо говорит Глеб. Голос низкий, мягкий на ощупь. “Я Божена”, – говорю, протягивая ему руку. Здороваюсь за руку я всегда и со всеми, независимо от пола, возраста, статуса. Язык жеста: не бжи, я безоружна. “Я знаю”, – говорит Глеб, пожимая её. Ему неловко. Сажусь. “Ваша, – начинает он, с запинкой, – мама никогда не говорила мне о вас. Мы, как тогда, двадцать четыре года назад, расстались, больше толком не виделись… Нет, один раз. Аня приезжала на похороны родителей. – Разбились насмерть, оба. Она за рулём. Он изменил. Собрался разводиться. Втопила педаль в пол и поминай, как звали. Развела обоих с телом. – Но и тогда она ничего не сказала”. “А зачем? – пожимаю плечами. – У вас своя семья. У нас тоже была семья. Мы ни в ком и ни в чём не нуждались. – Открываю меню, просто чтобы открыть. Лида мнёт салфетку. – Другой вопрос: зачем вы приехали?” Снимаю парку, вешаю на стул, позади себя. Синюю болезнь видно сразу, из-под футболки лезут татуировки. Зелёную, к счастью, не видно, глаза я закапала. “Может, сначала закажем? – тактично вмешивается Лида. – Мы тебя ждали”. Стив Джобс, который Глеб, которого имела наша Анна, перебивает: “Приехал, потому что давно должен был это сделать. Конечно, – сестре, – сейчас закажем. Знай я про вас…” – снова как будто мне. “Ну и что бы изменилось? – перебиваю я. Некстати вспоминаю Венца. – Да ничего. Да, она, умирая, про вас вспомнила. Но это ничего не значит. Люди, когда смертушка в затылок дышит, часто вспоминают упущенные возможности”. Я знаю, о чём говорю. Мы со смертушкой сближались не раз. “Вспомнила, – задумывается Глеб. Складывает кисти у подбородка. Лоб, над переносицей, рассекают вертикальные морщины. – Вспомнила как именно?” Рассказываю, как именно, в двух словах: со мной перепутала. Он выдыхает, ему тяжело. К столику подходит официантка. Общаемся с ней. Я думаю, что мне нечего тут делать. Мне рады в другом месте. Примитивно, физически, но – рады.

Лида заказывает бокал мартини и фитнес-салат. Глеб заказывает виски и лосося на пару. Я заказываю сок и что-то сладкое, рандомно. Я за рулём. Глеб ко мне, очевидно, присматривается. Лида – само очарование, нимб подвесь ей, мало что изменится. Но у него, помимо нее, уже есть свой ангелок, видела на фотках, лет десять: родная дочь. Я же – то, чего ни одному отцу не пожелаешь. Вся левая. Левша, в татухах, хиппи. Чарли Мэнсона дочурка, не Глеба Седина, уж явно.