Сперматозоиды

– А говоришь, буддистка, – усмехается Венц (я вспоминаю, кто он такой, не стоит доверять ему, прикусываю язык, но уже поздно). – Дай угадаю: ты попадаешь в тот мир, параллельный, умирая в этом, так? – киваю: ну, почти. – Плоть отяжеляет Божену, ты отделяешь Божену от плоти, Божена отяжеляет тебя, ты отделяешься от Божены, вместе с её плотью. Знаешь, кого я в твоих словах слышу? – он почти смеётся. – Христианских мистиков. – Я хочу перебить, перебиваю было. – Дай сказать. Не попов, а мистиков. Попы проповедуют покорность, им дерзнуть сравняться с боженькой и во сне не снилось, “бесовское наваждение”, – пародирует. – Буддисты не лучше, они, в большинстве, не вырываются, а, вырвавшись, нихуя не меняют, ходят, лыбятся, травку жуют. Творчество – это Дионис. Экстаз, взрыв, энергетический прирост, прямая связь с источником жизни. Творчество в рот ебало законы физики. Ты говоришь: я творец, я умираю, чтобы ходить на тот свет и приносить сюда свежую силу. Ну, или не так говоришь, похоже, но не суть. Так в каком месте ты буддистка? Ты менада, – улыбается, – ты вакханка. Скажи, вакханка, – очнувшись, добавляет, – какое отношение это имеет к тому, что я сказал, про отношения?

– Самое прямое, – с облегчением, – вдвоём туда не ходят. Чтобы посметь вырваться, нужно устранить половую полярность, совместить в себе противоположности, в себе одном, без кого-то ещё. Все творцы одиночки. Иначе они не творцы.

– Нет уж, – возражает, – мистики одиночки. Творец нуждается во вдохновении вокруг себя, в мире, в людях. А мистику всё это пофигу. Мистик ищет Бога. Безбожным мистиком был Ницше, заменил Бога божественным отсутствием. И, чёрт возьми, был прав. – Брови подняты, рот рогатый. – Творчество – это усыновление богом. Или богоубийство. – Не ожидала с ним такого разговора. Невозможно так говорить о творчестве, самому не будучи творцом.

– Музыка? – спрашиваю, догадавшись, откуда он всё это знает.

– Хуже, – усмехается. – Литература. Ты права, – признаёт, – насчёт одиночества. Я так, проверял. Мало ли… – “Венц, – зовёт его официантка, – я забила сок, возьму сама, можно?” Он кивает. Официантка заходит за бар. За бар заходить мало кому можно. Волосы у неё белые, брови тонкие, сама, манерами, похожа на белку в форме. Рассеянно скольжу по ней взглядом, она поджимает губы. Литература? С чего бы у них тогда с Лидой не быть общему? Венц заходит мне за спину, обнимает, говорит тихо. – Божена, – в висок, – я тебя хочу. Тебе ведь нравится это. Когда тебя хотят. Тебя, такую всю независимую, хотят, – смешок, – и ебут, как хотят.

Вниз ушло всё, что во мне было, что было мной. Я представляю: он подхватывает меня на руки и, через весь бар, на глазах у коллег и гостей, тащит в туалет, закрывает там дверь и, самым грязным образом, трахает. В дверь стучат, кричат: “Венц, налей хотя бы пива”. Бар функционирует без бармена. Бармен захвачен моей вульвой. Он дышит, я дышу, расстояния нет. Официантка старается на меня не смотреть. По ней видно: ещё чуть-чуть и заплачет. Знакомая ситуация. Я, на одной из студий, переебала всех, кто понравился. Чуть до драки ни дошло. Не дома, правда, не в Питере. Дома я так не косячу. А ему-то что, у него дом за смертью. И у меня. И у… всех. На земле мы все в гостях.

“Если я кого-то и вижу, спутником, – думаю, – то тебя. Ужасней тебя людей, кроме себя, я не знаю”. Вслух такое – увольте. В зале происходит движение. Я вижу того, вернее, ту, кого тут быть не должно. Я вижу Лиду. Лида видит меня, вплотную к Венцу, в обжимочку. Отскакиваю от него вперёд. Бессмысленно: поздно.

– Ты, – говорит Лида, глаза по пять рублей. – Кто угодно, что угодно, но ты…

С возвращением, крик мой, давно не виделись. Кто угодно. Что угодно. Только не ты. Кровь бросается мне в лицо. Отталкиваю её. Она всё равно бросается.

– Привет, – говорит Венц, нимало не смущаясь.

– Сука! – кричит сестра, бросаясь ко мне. Я шагаю вперёд. Он, между нами, останавливает, взяв за горло: обеих. "Спокойно, – говорит, с вытянутыми руками, – выйдем, поговорим". Лида обмякает под его рукой. Я прижимаю к себе его руку и, болевым приёмом, освобождаюсь. "Ещё раз так сделаешь, – предупреждаю его, – останешься без руки". Шлюхи нет, есть злой гном. Разворачиваюсь и выхожу первая. Лида, подтаявшая, за мной. Её колотит. За нами – Венц, трёт руку, морщится. За Венцем – взгляд блондинки.