Спецназ Берии. Первый бой

– Люба, осмотри бойца, – военврач дал команду одной из подчинённых.

Женьку усадили на лавку, покрытую белой простыней.

– Жалобы есть? – первым делом спросила приятной наружности сестричка.

– Только на недостаток женского внимания, – улыбнулся Евгений.

Она улыбнулась в ответ, но повторила свой вопрос.

– Да нет, цел я вроде, – заверил Ануфриев.

– А это что? – показала она на рукавицу.

В правой рукавице и впрямь зияла дыра. Отверстие было пулевое. Женя посмотрел на правую руку – она была цела. Он продемонстрировал ладонь Любе:

– Меня пули не берут, я заговорённый.

– Так уж и заговорённый, – усмехнулась медсестра. – А ну, снимайте своё одеяние.

Маскхалат был ещё совсем новенький, Женя не успел его даже испачкать.

– А может, так посмотрите? – предложил он. Уж больно не хотелось ему разоблачаться. Он всё-таки не оставлял намерения ещё раз наведаться в Хлуднево.

Сестра пошла навстречу. Попросила подняться, потом повернуться.

– Поднимите руки, – командовала она. – Здесь не больно?

– Нет.

– А здесь?

– Тоже нет.

Ничего не сказав, она неожиданно вышла и вернулась уже с военврачом и ещё одной медсестрой – женщиной лет на двадцать постарше.

– Вот, смотрите, – стала она показывать им форму Ануфриева. – Рукавица прострелена, но рука не повреждена. Вот здесь, под мышкой на маскхалате, тоже свежий прострел. На теле также повреждений нет. Но самое интересное здесь.

Она подняла капюшон маскхалата.

– Да уж… – сказал военврач задумчиво.

– Что там, доктор? – не выдержал Евгений.

– Что-что! В рубашке вы родились, голубчик! – сказал эскулап. – На вашей одежде в общей сложности четыре отверстия от пуль, а у вас ни одного ранения. Вот смотрите, под мышкой – раз. На капюшоне в двух местах. Как только голову не задело. Ну, и в рукавице. Это же надо было так попасть, чтобы рука осталась невредимой.

– Так я же сказал сестричке, что заговорённый, – опять улыбнулся Евгений.

Ему было приятно, что по его поводу собрался целый консилиум.

– Заговорённый не заговорённый, а жизнь вам, судя по всему, предстоит долгая, – похлопал его по плечу военврач. – Люба, покажи бойцу, где у нас столовая. Пусть накормят от души этого непобедимого вояку.

Всё равно больше одной порции чуть подсоленной картошки Ануфриев не осилил. Ну не охотник он был до еды. Зато чай пил с удовольствием. Горячий напиток приятно обжигал нутро.

Повару уже успели сообщить о необыкновенной везучести лыжника, а тот, в свою очередь, оповестил артиллеристов. Так что вскоре Ануфриева обступили любопытные бойцы.

– А ну, дай глянуть на твои пробоины, – попросили они и громко потом восторгались: – Ну, везунчик! Ну, пострел!

Женьке это быстро надоело, да и надо было заканчивать с посиделками.

– Ладно, ребята, пойду я. Мне, покуда не стемнело, до своих надо добраться.

В Хлуднево он решил уже не возвращаться. В его ситуации важнее было дойти до штаба и сообщить командованию об итогах операции. К тому же в Гульцове оставался резерв – третий взвод под командованием Кривцова. Важно ещё было не отстать от своих.

На войне нет ничего хуже, чем беспризорный солдат. Он, как инородный предмет, вызывал подозрение у всех, с кем бы ни встретился. Все кому не лень начинали его «пинать», ни к чему хорошему это обычно не приводило. Так что одному оставаться никак нельзя.

Артиллеристы показали направление на Гульцово, и Евгений двинулся в путь. Благо он хорошо ориентировался на местности, поэтому шёл уверенно.

Зимний лес был необыкновенным. Несмотря на события прошедшего дня, Женька не мог оставаться равнодушным к красоте природы. Его чуткий слух волей-неволей улавливал каждый звук. Откуда-то сверху, с мохнатых еловых лап, доносилось слабое попискивание. «Корольки», – определил он. Различил и переливные присвисты клестов. По более длинным отрывистым свистам узнал поползня. То и дело попадались заячьи и лисьи следы. В одном месте меж стволов он увидел борозду в глубоком снегу, проложенную сохатым. Лес жил своей, не зависимой от влияния человека жизнью. Хотя мысли о событиях прошедшего дня не отпускали Ануфриева, он шёл, любуясь этой сказочной красотой.

Когда Женька достиг Гульцова, начали опускаться сумерки.

«Кажется, дотопал», – выдохнул он, различив невдалеке деревенские постройки. Это было настоящее облегчение после безумных по своему накалу испытаний.

Он, конечно же, устал – больше морально, чем физически. Пока шёл, перебирал в памяти отдельные эпизоды случившегося за день. Его мозг отказывался верить, что всё это происходило с ним, что всего несколько часов назад он был в такой заварухе, где за его жизнь никто бы не дал и ломаного гроша. Каждый миг мог оказаться последним.

Мозг вообще странная штука. Иной раз Евгению казалось, что его думательный аппарат живёт сам по себе, отправляя в закрома памяти только то, что нужно ему самому. Поэтому, как ни пытался Ануфриев вспомнить в подробностях свои действия в течение последних суток, впечатлений набиралось минут на десять-пятнадцать, не больше.

«Как так? – недоумевал он. – Один только бой длился почти шесть часов! Не говоря уже о переходах и приготовлениях к нему…»