За стеной уже не пели и не слушали кавказскую музыку, но там все равно было шумно. Утром гостям уважаемого Магомеда позвонили из аэропорта и сообщили, что вылет их рейса назначен на сегодня. Звонили, разумеется, не служащие авиакомпании, а один из охранников Расулова, которые все это время поочередно мыкались в зале ожидания, неся круглосуточную вахту у электронного табло. Прибыть в аэропорт следовало не менее чем за два часа до вылета, чтобы успеть пройти регистрацию, сдать багаж и вдоволь потолкаться в магазине беспошлинной торговли на нейтральной территории. А поскольку полученное радостное известие нельзя было не отпраздновать, сборы за стеной теперь происходили в экстренном, прямо-таки пожарном порядке – там дробно топотали торопливые ноги, что-то со скрежетом передвигалось по полу, что-то падало, рассыпалось и, судя по звуку, даже раскатывалось в разные стороны. Ставшие до отвращения знакомыми голоса громко поминали то всемогущего аллаха, то его вечного оппонента; кто-то громко, на весь дом, выкрикивал: «Паспорт! Паспорт мой где, слушай, э?!» – как будто рассчитывая, что потерявшийся документ сам выползет на его зов из щели, в которую забился.
Юрий не без удовольствия вслушивался в эти звуки, неторопливо попивая зеленый чай и баюкая оцарапанный бок. Пуля пробороздила кожу, скользнула по ребру и ушла, как поется в песне, «в дальнейшее пространство», испортив куртку, свитер и футболку. Это произошло несколько дней назад в городе, когда Юрий шел к своей машине от дверей спортзала. Рядом с ним резко затормозила белая «шестерка» с тонированными стеклами. В салоне вовсю наяривала лезгинка, и Юрий выхватил пистолет раньше, чем медлительное сознание успело провести параллель между наблюдаемой картиной и обстоятельствами гибели подполковника Джафарова. Из «шестерки» дали очередь – судя по звуку, не из «Калашникова», а из штурмового автоматического пистолета типа «аграма», «ингрэма» или «узи». Припав на одно колено, Якушев открыл ответный огонь, прицельно разрядив всю обойму, и исклеванная пулями «шестерка» с выбитым стеклом спешно покинула место перестрелки, увозя на заднем сиденье стрелка – возможно, раненого, но, вероятнее всего, убитого наповал. Будь у Юрия время собраться с мыслями, он, быть может, воздержался от стрельбы на поражение. Но его застали врасплох, вынудив действовать, что называется, «на рефлексе», а его рефлексы были рефлексами опытного, вдоволь понюхавшего пороха солдата.
Тренировки, естественно, пришлось отменить, чем остались весьма недовольны как работодатели Юрия, так и разбитные холеные менеджеры, которых он обучал приемам самообороны и тонкостям поведения на фехтовальной дорожке. Юрий, напротив, расценил нападение как добрый знак. Полученная во время перестрелки у спортзала царапина свидетельствовала о признании его заслуг и была куда более ценной, чем дырка в шкуре, полученная во время самого героического и опасного, но спланированного кем-то другим штурма. Он мешал противнику с самого начала, а после визита в телецентр стал мешать еще сильнее. Теперь его расценивали как реальную угрозу, потому и попытались убрать, а это, при всех создаваемых таким положением вещей неудобствах, было лестно: не каждому удается заставить суетиться и с бухты-барахты предпринимать необдуманные шаги целого полковника ФСБ!
Кроме того, это было еще и довольно удобно. Теперь Юрий мог с чистой совестью лежать на здоровом боку в отведенных Расуловым апартаментах и круглосуточно присматривать за его гостями. Несмотря на фиаско при встрече в аэропорту, когда в багаже кавказцев не удалось обнаружить ничего подозрительного, Якушев по-прежнему был уверен, что планы полковника Томилина каким-то образом связаны с ними. Учитывая интерес добрейшего Александра Борисовича к юному Магомету Евлоеву, можно было в общих чертах предположить, что это за планы, и Юрий очень надеялся, что ему удастся эти планы нарушить.
В дверь постучали. Юрий крикнул: «Войдите!», и в комнату заглянул начкар Иса Ругоев.
– Отдыхаешь, уважаемый? – спросил он.
– Как видишь, – отсалютовав ему чашкой с чаем, ответил Юрий. Он полулежал на диване, опираясь на локоть, перед включенным телевизором; в вырезе расстегнутой рубашки свежо белела тугая марлевая повязка, около дивана стояли домашние шлепанцы, и в целом Якушев производил именно то впечатление, которое изо всех сил стремился создать. Перед Исой возлежал на мягких подушках этакий почивающий на лаврах герой, решивший, что, заработав пустяковое ранение, сполна отплатил уважаемому Магомеду за гостеприимство, сделал все, что было в его силах и получил полное право бездельничать на хозяйских харчах.
– Я зашел спросить, не нужно ли тебе чего-нибудь, – вежливо сообщил Иса. – Мы с Аманом помогаем гостям уважаемого Магомеда с вещами, а когда закончим, можем принести все, чего ты пожелаешь.
– Рахмат, Иса, – отказался Якушев. – Меня что-то клонит в сон, так что я, пожалуй, подремлю. Так мои соседи уезжают? Жаль, я к ним почти привык. Они веселые люди, мне будет их не хватать.