Спецназовец. Шальная пуля

Почему-то именно сейчас, глядя на «ауди» Дорогого Товарища Шефа, он вдруг по-настоящему, до конца ощутил, что пути назад нет. Он так долго обо всем этом думал, так долго находился на распутье, что состояние раздвоенности и неопределенности стало для него привычным, и, уже сделав шаг за край, он все еще по инерции продолжал считать, что может в любой момент отказаться от опасной затеи. Ан не тут-то было! Он уже разбежался и прыгнул, изо всех сил оттолкнувшись от края; под ногами была бездонная пропасть, и оставалось только гадать, сумеет ли он через нее перелететь.

Забравшись на заднее сиденье, он буркнул, обращаясь к стриженому затылку водителя: «В управление», – и сразу же полез в карман за мобильным телефоном. Томилин ответил сразу, словно ждал звонка. Впрочем, конечно же, ждал, поскольку время проведения коллегии было ему известно.

– Рубикон перейден, – непослушными губами сказал в трубку Игорь Геннадьевич. – Что теперь будет, подумать страшно.

– Какой еще Рубикон? – очень натурально удивился Томилин, но тут же, сжалившись, откровенно заржал. – Спокойно, Маша, я Дубровский!

– Чтоб ты лопнул со своими шутками, – злобно прошипел Асташов. – У меня чуть сердце не остановилось. Нашел время и повод для зубоскальства!

– Повод как повод, не хуже и не лучше других, – заявил Томилин. – Не дрейфь, Ига, все будет тип-топ! Я тебя не брошу, мы с тобой теперь, как альпинисты, в одной связке: ты на тот свет, и я вслед. Если я правильно понял прозвучавшую цитату из Юлия Цезаря, процесс пошел. Или насчет Рубикона ты брякнул просто так, для красного словца?

– Какое там еще красное словцо! Седалище у меня вот-вот покраснеет, да так, что хоть на демонстрацию с ним иди! Ты бы видел, как они на меня смотрели! Того и гляди, кинутся и загрызут.

– Ну-ну, давай без нервов. Без пяти минут заместителю министра не пристало закатывать истерики из-за того, что какие-то без пяти минут безработные лихоимцы как-то не так на него посмотрели. Скоро они будут со следователем в гляделки играть и писать на твое имя слезные прошения: не погуби, благодетель, замолви словечко, ведь столько лет бок о бок, в одной упряжке!.. В общем, подбери сопли, высморкайся, соберись и слушай сюда. Сейчас тебя, конечно, начнут прессовать, но ты не раскисай, держись нагло, никаких заявлений об уходе не подписывай и вообще коси под пламенного борца за справедливость и конституционный порядок.

– Упекут они меня в психушку, – предрек Асташов. – Как пить дать, упекут!

– Не успеют, – пообещал Томилин. – У меня уже все на мази, дело движется к финалу. Я как раз сейчас над этим работаю…

– А я тебя отвлекаю? – вслух произнес Игорь Геннадьевич то, что легко угадывалось за многозначительной интонацией приятеля.

– А ты меня отвлекаешь, – подтвердил Томилин. – Все, Ига, хватит болтать. Ты игрушку мою не потерял? Держи ее наготове и, чуть что, суй прямо в едало: а вот этого не нюхали? Стой насмерть, как гарнизон Брестской крепости – ни шагу назад! Умри, но не сдавайся, наши танки на подходе. Чао, белла!

Случай последовать совету Томилина не заставил себя долго ждать. До конца рабочего дня оставалось всего около часа, когда телефон, молчавший с момента возвращения Игоря Геннадьевича с коллегии, наконец-то ожил, разразившись приглушенным мелодичным треском. Астангов снял трубку. Звонила секретарша Антонова.

– Зайдите к Виктору Савельевичу, – сказала она и сразу положила трубку.

Голос у нее мелодично позванивал, как льдинки в стакане с виски, и был таким же холодным. Вряд ли ДТШ или кто-то другой поведал ей об историческом выступлении Игоря Геннадьевича на коллегии министерства. Просто эта холеная сучка, как всякая по-настоящему грамотная, профессиональная секретарша умела улавливать настроение шефа по тончайшим нюансам поведения и интонаций. И эти самые нюансы подсказали ей, что Асташов впал в большую немилость, так же верно, как если бы она собственноручно отпечатала приказ об его увольнении с последующим публичным четвертованием на Лобном Месте.

– Дерьмо, – слегка дрожащим голосом сказал Игорь Геннадьевич в короткие гудки и, в свою очередь, опустил трубку на рычаг.

Игрушка, о которой говорил Томилин, представляла собой обыкновенный цифровой диктофон. Когда Александр Борисович извлек его из портфеля, Асташов, честно говоря, испытал легкое разочарование, ибо был невысокого мнения об этих штуковинах. Когда-то давно, на заре карьеры, он уже пробовал подловить одного коллегу при помощи диктофона, спрятанного в кармане пиджака. Получилась полная ерунда: треск, хрипы и сквозь все это – отдаленный, на самом пределе слышимости, голос, бубнящий что-то невнятное. Позже, когда в обиход вошли цифровые диктофоны, Асташов повторил эксперимент – во-первых, из спортивного интереса, а во-вторых, чтобы знать, на что рассчитывать, чего бояться, если кто-то из посетителей войдет в его кабинет во всеоружии современной звукозаписывающей техники. Результат эксперимента его приятно разочаровал: в смысле чувствительности и чистоты записи цифровой диктофон оказался еще хуже пленочного.