Спецназовец. Взгляд снайпера

Щеглов вынул у следователя из-за пояса и спрятал в бардачок пистолет. Повозившись еще немного в тесноте салона, он сумел завести руки Терентьева за спину и защелкнуть на его запястьях браслеты наручников. Электрошокер лежал наготове в правом кармане куртки; все необходимые меры предосторожности были приняты, остальное зависело уже только от удачи, которая, не сомневался Щеглов, сегодня была целиком на его стороне.

Он запустил двигатель, включил указатель левого поворота и аккуратно вывел машину со стоянки. Когда серебристая «мазда» повернула за угол, от бровки тротуара почти беззвучно отделился и последовал за ней черный «туарег» майора Молоканова, на переднем пассажирском сиденье которого раскинулся с сигаретой на губе капитан Арсеньев, а в багажнике, прикрытый старой спортивной сумкой, лежал большой, остро отточенный мясницкий тесак.

Глава 9

За поворотом ухабистой лесной грунтовки фары «туарега» высветили косо торчащую посреди дороги серебристую корму с тлеющими рубиновыми фонарями и покрытым светоотражающей краской номерным знаком, который при таком освещении казался изготовленным из шероховатой мелкозернистой платины. Молоканов затормозил почти вплотную к багажнику «мазды», поставил рычаг переключения передач в нейтральное положение, затянул ручной тормоз и, не глуша двигателя, полез из машины.

– Надо было дальше проехать, – вслед за ним выбираясь в бархатистый сумрак майской ночи, недовольно проворчал Арсеньев, но, заметив разлегшуюся впереди от обочины до обочины, лоснящуюся, черную, как пролитый мазут, громадную лужу, с пониманием кивнул головой: – Ага, вижу, вижу… – Он оглянулся и, убедившись, что их машины ни при каких обстоятельствах не могут быть замечены с шоссе, добавил: – Ничего, сойдет. Выгружай, Щегол! – крикнул он старлею, который, сунув руки в карманы, покуривал около открытой дверцы «мазды».

Щеглов раздавил окурок о серебристый капот, где тот и остался неопрятным черным пятном с торчащим посередине, похожим на гнилой пенек срезанного неделю назад гриба, смятым фильтром. Обойдя машину, старлей открыл дверцу, наклонился, возясь с застежкой ремня безопасности, а потом рывком вытащил из салона следователя Терентьева.

Терентьев выпал из машины, как мешок с отрубями. Руки у него все еще были скованы за спиной, и, не имея возможности упереться ими в землю, он с маху ткнулся лицом в сырой мох обочины.

– Э-э-э, что за хамство?! – возмущенно воскликнул он, едва ворочая языком. – Кто позволил так обращаться со следователем по особо важным делам?!

По дороге он очнулся, и пришлось сделать остановку, чтобы насильно влить в него почти литр водки. Как он ни отплевывался, большая часть горючего попала по назначению; по дороге его растрясло, и теперь господин советник юстиции буквально не вязал лыка.

Фары «фольксвагена» ярко освещали глубокие глинистые колеи, придорожные кусты и стволы мачтовых сосен, но уже в двух шагах от дороги темень стояла такая, что хоть глаз коли. Прихлопнув на щеке шального комара, Молоканов включил фонарик и немного походил вокруг, выбирая подходящее место. Наконец такое нашлось; Молоканов обернулся и, подняв фонарик над головой, чтобы было видно с дороги, позвал:

– Эй! Сюда его давайте!

Арсеньев и Щеглов явились, треща хворостом и волоча под руки пьяно мотающего головой Терентьева. Арсеньев нес в свободной руке прихваченный из дому мясницкий тесак – остро отточенный, чересчур большой и тяжелый для городской кухни, на которой никто и никогда не разделывает цельные свиные или говяжьи туши. У капитана до сих пор не прошла детская страсть к оружию, как огнестрельному, так и холодному, и, увидев однажды на рынке этот тесак, официально считающийся ножом хозяйственного назначения, а на деле способный с одного удара разрубить человека от макушки до грудины, он просто не смог удержаться и купил его не торгуясь.

– О! – сказал он, увидев сосновый пень, около которого стоял Молоканов. – Самое то, что надо! Вылитое лобное место! Устраивайся, важняк!

Он толкнул Терентьева к пню. Тот попытался воспротивиться – не потому, что хотел избежать уготованной ему участи, о которой в своем теперешнем состоянии вряд ли догадывался, а из простого пьяного упрямства, – и капитан привел его в нужное положение двумя резкими, профессионально точными ударами. Первый, ногой, пришелся под колени и заставил следователя принять позу кающегося грешника, а второй, в солнечное сплетение, согнул его пополам, так что голова Михаила Васильевича легла на серый от старости срез пня. Он попытался приподняться, но Арсеньев наступил ему ногой на спину между лопаток.

– Брюки побереги, – сказал ему Молоканов, – забрызгаешься.

– Не учи ученого, – отмахнулся Арсеньев. – Держи, Щегол! – добавил он, протягивая тесак старшему лейтенанту. – Действуй, да смотри в самом деле не забрызгайся, а то товарищ майор в машину не пустит.

– Я? – изумился Щеглов, явно не ожидавший такого поворота событий.

– А кто – я? – сдержанно вызверился не забывший уроки армейской дедовщины Арсеньев.