Спецоперация «Зверобой»

– Они накидывают замок, когда уходят по своим кровавым делам. Но замок мой, и ключ запасной от него имеется.

– Вот этого хлопца, – и Сергей показал на Сараскина, – посадишь в погреб. Григорьева на чердак.

– Хорошо, хорошо, – заторопился дед, – только там лежать муторно.

– Почему?

– Тайко надо лежать, не двигаться. В хате, зараза, все чутно. Когда я прежде самогонку прятал за трубой, бабка часто меня ущучивала.

Разведчики заулыбались, слушая признания старика.

– Его не ущучат. Он лежать может без движения часами.

Дед с удивлением посмотрел на Николая. Тот согласно покачал головой.

– И еще, Пиманыч, знаешь ты, как зовут немцев?

– Да я их не только знаю, запомнил нелюдей на всю жизнь. Вилли, Арнольд, Куно и Мартин.

– Добро. Но вам с бабулей надо сегодня же уходить. Отведешь ребят в дом – и в дорогу.

…Ближе к вечеру Пантелей Пиманович провел разведчиков огородами к своему избе. Григорьев и Сараскин засели в доме, Коскинен залег за сараем, Баталин – в хлеву. Немцы появились поздно, около девяти часов. Пришли дисциплинированно, друг за другом. Выставили часового.

Пааво стоял в темноте за углом сарая, сжимая в руке любимую финку. Он видел, как топтался у входа часовой. Солдат был то ли ленивый, то ли трусливый. Стоял на месте, подпрыгивал, но ходить не желал. Однако холодный вечер делал свое дело: часовой замерз и пошел вдоль сарая. Вот он уже дошел до конца стены, услышав шорох, сделал еще один шаг, заглянул за угол, вытянув шею. Финка вошла в грудь часового, солдат всхлипнул и медленно осел. Коскинен подхватил его под мышки и оттащил за сарай.

Сергей услышал приглушенный посвист: это означало, что часовой ликвидирован и путь свободен. Баталин осторожно скользнул под окно дома. Ему была видна прихожая, обеденный стол, освещенный киросиновой лампой. Немцы собирались ужинать. Один из них нарезал хлеб, другой открывал банку консервов. Оконная рама была в одно стекло, и командир хорошо слышал, о чем говорят немцы.

– Вилли, – сказал фашист, сидящий спиной к окну, – сходи в погреб, принеси русского шнапса. Нам сегодня есть что отметить.

Вилли отложил каравай в сторону и вышел из хаты в сени, где и был расположен погреб. «Сейчас он попадет в крепкие руки Сараскина», – подумал Баталин и увидел, как фигура Коскинена тенью отделилась от стены сарая, приблизилась к избе. Пааво видел командира в тусклом свете окна и ждал сигнала. Сергей показал: не спеши, подожди.

– Где этот баварский колбасник? Решил хлебнуть еще в подвале, – недовольно спросил немец в наброшенном на плечи кителе. Сквозь грязное окно Баталин не мог рассмотреть знаков различия. Гитлеровец, недовольно крехтя, встал и вышел за дверь.

…Григорьев лежал на тоненьких потолочных досточках, боялся, что может не просто привлечь к себе внимание неосторожным шорохом, но и вовсе провалиться в избу. Он слышал, как внизу стучали посудой, потом в сенях появился немец. Фонарь поставил на пол, открыл крышку погреба. В следующее мгновение в тусклом свете мелькнули ноги любителя самогона, и Григорьев замер от напряжения. «Ну все, сейчас фашист с треском и шумом рухнет на пол погреба, и тогда…»

Однако снайпер зря сомневался в способностях старшины. Сараскин, заняв боевую позицию, все разглядел, прощупал каждый камешек погреба деда Пантелея. Бутылки с самогоном отодвинул в дальний угол, бочонок с солеными грибочками откатил от входа, освободив место, так сказать, для свободного падения. Правда, падал Вилли уже мертвым, с перерезанным горлом, а чтобы не гремел костями, старшина поддержал хрепящее и хлюпающее тело, мягко опустил на холодную землю погреба.

Снайпер облегченно выдохнул, не услышав шума в подвале. «Старшина сработал чисто. Теперь дело за ним». Он проверил еще раз на разрыв крепкий шнурок и понял: это от волнения. «На этом шнурке можно корову поднять, – сказал ему однажды Коскинен. – Если сил хватит». «Корову не корову, а на эту сволочь у меня сил достаточно», – сказал себе Григорьев.

Немец шагнул в сени, прикрыл за собой дверь. Увидел на полу фонарь.

– Эй, Вилли, лейтенант тебе сейчас вставит колбаску… – Он не успел закончить, как что-то острое крепко перехватило его шею и потащило вверх. Немец схватился руками за душащий его шнурок, засучил сапогами по полу. В этот момент Баталин постучал в окно и позвал.

– Куно, Арнольд…

Немец, сидевший спиной к Сергею, обернулся и толкнул раму. Окно распахнулось.

– Какого черта? Кто здесь? – недовольно спросил он, выглядывая на улицу. И тут же получил удар в сердце, медленно сполз с подоконника внутрь избы.

В это время Коскинен несколькими мощными прыжками достиг дома, вскочил в сени и рванул двери на себя. Последний, оставшийся в живых, судорожно искал на спинке стула ремень с кобурой.

– Не трудись, сволочь! – прохрипел лейтенант, и его могучая рука направила нож точно в горло врага.

С потолка спрыгнул Григорьев, из подвала вылез Сараскин, со двора пришел Баталин. Они осмотрели побоище.

– Вот мы и выполнили обещание, данное деду Пантелею, – сказал Коскинен. Он посмотрел на кислую физиономию Григорьева.

– Ты чего, Коля?