Спираль познания: Мистицизм и Йога

Позиция иезуитов, как и вообще официального католицизма, в этой истории ясна: со времени выхода в свет «Разоблаченной Изиды» для любого истинного последователя Христа стало необходимым размежевание Его Учения и наследия «отцов» Церкви, принявшей Его Имя. Церковь – прежде всего протестантская и католическая – должна беспристрастно исследовать историю формирования ее догматов и отбросить все привнесенное полуграмотными толкователями и составителями канонизированного учения. То суеверие, которое могло держать в повиновении толпы темных людей средневековья или более ранних времен, совершенно неприемлемо для образованной части человечества, быстро растущей в своей численности, начиная со второй половины XVIII столетия. Но высшее духовенство не находит в себе смелости признать необходимость очищения учения Церкви, необходимость признания тождественности первоначальных Учений всего Древнего Востока, Гаутамы Будды и Иисуса Христа, а следовательно, – отказа от особого места Христианской религии, как превосходящей все другие религии. Церковь все еще ждет своего мужественного реформатора, способного признать заблуждения прошлого и отказаться от всего нанесенного долгими веками на истинное Учение Сына Божия. И когда это произойдет, Церковь первая воспоет славу многим мученикам, среди которых будет имя и Ипатии, убиенной в начале IV века, и Елены Блаватской, раньше времени сведенной клеветой и злобой в могилу в конце XIX.

Всегда очень чувствительная и остро реагировавшая на любую несправедливость, в данном случае Е.П. Блаватская особенно болезненно восприняла этот удар, так как он был поддержан и так называемой научной общественностью в лице комиссии Лондонского общества психических исследований. В отчете комиссии объявлялись поддельными письма Махатм, отрицалось вообще их существование, феномены, демонстрированные Е.П. Блаватской, назывались обманом, – и все это основывалось на показаниях одного человека. Как могло произойти подобное? Возможно, наиболее правильный ответ на этот вопрос содержится еще в одном выводе комиссии – в утверждении, что Е.П. Блаватская является шпионом русского правительства.

«Справедливость требует сказать, – писала ее сестра, – что в индийской, английской и американской прессе появилось множество опровержений злостно-лживым показаниям миссионерского органа «Христиан Колледж» в Мадрасе и фальшивым (быть может, не преднамеренно, а по неопытности следователя упомянутой комиссии м-ра Ходсона – «одураченного юнца», как его называет журнал «Ревью оф Ревьюз» м-ра Стэда) донесениям отчета психического общества. Тем не менее, вся эта история едва не стоила жизни Елене Петровне. Она решила немедленно вернуться в Мадрас, хотя доктора предрекали ей опасность, которой она подвергалась. Она предпочла опасность, возможность не только болезни, но самой смерти, лишь бы опровергнуть бесстыдный навет иезуитского журнала, который напечатал, что она «не посмеет возвратиться в Индию» потому, что кроме обманов и лжи, которыми она «морочила легковерных, она, сверх того, еще обокрала кассу самого Теософического Общества». Каково было ей, все личное состояние свое, все свои литературные заработки отдававшей на созданное ею Общество, читая такие клеветы?»

Е.П. Блаватская возвращается в Индию, и «ряд торжественных встреч убедительно опроверг навет журнала «Христианской (?!) Коллегии» и отчасти вознаградил ее самоотвержение». Так, студенты мадрасских высших училищ поднесли ей благодарственный адрес, подписанный восемьюстами лицами, большая часть которых не принадлежала Теософическому Обществу, но в этой истории целиком была на его стороне. Они отмечали, что Общество «смягчило кастовые предрассудки; заставило англичан обходиться с туземцами не столь заносчиво», дав возможность и им, и всей Европе ближе познакомиться с произведениями древней Индии.

Но несмотря на утешительные проявления участия и дружбы, несмотря на лестные овации и встречи, Елена Петровна, войдя в свой кабинет и увидав неожиданные сооружения негодяя столяра Куломба – недоконченный шкаф с двойным дном и какую-то перегородку на шарнирах, которая, впрочем, не двигалась из-за отсыревшего дерева, – пришла в такое негодование, так взволновалась, что в тот же вечер слегла… Три недели она боролась со смертью. Опять европейские доктора объявили ее на смертном одре, и опять она их поразила, внезапно оправившись в то время, как доктор уж возвестил присутствующим последнюю агонию.

Тем не менее, хотя немедленная опасность миновала, она была приговорена к неминуемой смерти, по мнению врачей, если б осталась в Мадрасе. Ходить она совсем не могла; ее подняли на кресле на пароход и отправили со знакомым доктором, компаньонкой и секретарем. Олькотт с ней не мог ехать: с трудом были собраны средства на ее путешествие, да кроме того, по случаю всех этих передряг, в среде самого Общества поднялись такие интриги и волнения, что президент его должен был оставаться на своем посту волей-неволей».