Спираль зла

Следующим был нотариус Делакруа, Жюльен кто-то там, лет сорока, в разводе. Он почему-то без конца улыбался.

Затем еще одна супружеская пара лет тридцати, и Жюдит догадалась, что они музыканты. Он носил артистическую бороду, а она, городская жительница, нарядилась как деревенская девчонка. В общем, конформизм, переодетый нонконформизмом.

Артемизия и Морбюс восседали в торцах стола друг напротив друга, и Жюдит заметила, что у Артемизии очень обеспокоенный вид.

Чета прислуги, разменявшая уже седьмой десяток, приносила и уносила блюда.

Жюдит не могла не вспомнить тот вечер, когда Морбюс осадил ее, когда она заговорила о сюжете «Орфея». Видимо, коснулась какого-то больного вопроса…

«Ну вот что ты тут делаешь? – вдруг спросила она себя. – Они же раскроют тебя в два счета!»

Тут начали предлагать тосты, и Жюдит подняла свой бокал шампанского.

– Так значит, вы пишете диссертацию, eine Doktorarbeit, о Морбюсе? – вдруг с легким акцентом спросил немец, которого звали Стефан.

Жюдит кивнула.

– Я надеюсь, вы отдаете себе отчет, до какой степени это… амбициозный замысел?

Она покраснела. Теперь все глаза были нацелены на нее, включая и глаза Делакруа. Видимо, он ожидал от нее какого-нибудь высокомерного ответа, но у нее таковых не нашлось.

– Конечно, – покорно произнесла Жюдит. Немец покачал головой. Наверное, ему не хотелось так просто позволить ей отступить.

– Морбюс – самый великий деятель кино в своем поколении, – нажимал он. – Его кинематограф – самый мощный, самый неудобный и трудный из всех. Он представляет собой мост между видимым и невидимым.

– Стефан… – предупреждающе протянул Делакруа.

– Подожди, Морбюс, дай мне закончить, – отмахнулся от него немец. – Надо, чтобы эта юная особа, Жюдит, в достоинствах которой я не… не сомневаюсь, если ты пригласил ее к себе… после того, как разогнал и журналистов, и всех, кто интересовался твоим творчеством… Само собой разумеется, в ней что-то есть. Однако я хочу быть уверен, что у Жюдит есть полное осознание того, что писать диссертацию о тебе – задача гораздо больше, чем амбициозная, это задача кощунственная.

Жюдит обернулась к немцу.

– Почему? Почему «кощунственная»? Это искусство живое? Или мертвое? Если вы захотите зарезервировать синематограф Морбюса, – впервые она назвала его по имени, – для специалистов, критиков и интеллектуалов, то подвергнете его смерти на медленном огне. Вы приговорите его к забвению в синематеках и специальных журналах. Разве весь мир, наоборот, не должен получить возможность называть его своим? И потом, если я отнесусь к нему как к священной субстанции, как смогу я получить шанс его понять?

Стефан скорчил гримасу.

– В любом случае не надо совершать ошибку и приписывать ему социальную досягаемость и доступность. – В его голосе прозвучали злоба и презрение. – Я вспоминаю того актера, Клемана Дидьона, который был президентом последнего фестиваля в Каннах. Так вот, он тогда заявил: «Что мы еще можем, кроме как использовать кинематограф, чтобы встряхнуть всезнаек и расшевелить равнодушных?» Я был там, мы с Морбюсом смотрели церемонию по телевизору. Он спрыгнул со своего дивана и заорал на всю гостиную: «Нет! Кино не должно быть использовано, кретин ты безмозглый! Кино должно служить только себе самому! Кинематограф не должен быть ни моральным, ни социальным, ни этическим, ни политическим. Глупости все это! Он никого не должен ничему учить, впрочем, как и ты, темный идиот! Ни актеры, ни режиссеры-постановщики ему не нужны! И не тем, у кого полно денег и кто имеет свой собственный столик в “Фукете”, учить всех морали!»

Произнося эту тираду, Стефан встал, держа в руках салфетку; закончив, снова сел на место. Раздалось несколько смешков.

– Кино – это из разряда магии, Жюдит. И больше ничего. Я прав, Морбюс?

– Из разряда черной магии, – раздался голос Артемизии.

Делакруа ничего не сказал. Жюдит удивилась его равнодушию. Она думала, что он ставит себя выше других и полон собственной значимости. Все восхваления Стефана словно заставили его окаменеть. Наступила тишина. Потом снова завязалась беседа. Как и раньше, Морбюс давал говорить другим, вмешивался редко, и на лице его играла еле заметная довольная полуулыбка. Он внимательно следил за Жюдит, когда она смотрела на него.

– Расскажи нам о взаимоотношениях магии и кинематографии; я думаю, это очень интересно, – сказала Франка, жена Стефана.