Сплетня

Море кажется неподвижным, и это выглядит странно. Оно похоже на огромный серый мельничный пруд, протянувшийся до самого горизонта. Несмотря на холодок в воздухе, мне хочется раздеться и поплавать нагишом. Скользнуть под зеркальную поверхность и перейти в долгий размеренный брасс. Я почти чувствую, как холодная вода скользит по моей коже, словно шелковая простыня. Но хотя пляж и пуст, если не считать меня и чаек, я слишком консервативна, чтобы раздеваться на полоске песка, открытой каждому взгляду. Любой может спуститься по тропинке с обрыва — бегун, собачник или кто-то другой, как и я, испытывающий тягу к воде. Впрочем, как и все люди с незапамятных времен. В любом случае мне все равно нужно быть на работе через двадцать минут.

Я шагаю вдоль линии прибоя, наблюдая, как мои кроссовки оставляют отпечатки на плотно утрамбованном мокром песке. Есть что-то сказочное в этом промежуточном пространстве между морем и сушей. Что-то волшебное. Пока я отдаюсь двухтактному ритму своих шагов, мышцы на шее и плечах расслабляются, и чувство тревоги, нависшее надо мной с прошлой ночи, отступает, как вода с отливом. Но оно все еще там, прячется где-то в моей душе. После отлива всегда приходит прилив.

Я почти дошла до одного из волнорезов, разделяющих пляж на секции и представляющих из себя доски, прикрепленные вертикально к деревянным сваям, когда замечаю впереди одинокую фигуру. Высокую женщину, неподвижно стоящую лицом к морю. В ней есть что-то знакомое. Возможно, рост и осанка. И волосы. Когда я подхожу ближе, то понимаю, кто это, и инстинктивно хочу избежать встречи, но теперь слишком поздно. Она уже повернула голову в мою сторону, заметив мое приближение. Если я сейчас развернусь назад или отправлюсь к набережной, станет очевидно, что я избегаю ее. Возможно, если бы она не была моей клиенткой, мне было бы все равно, но, с другой стороны, если бы она не была моей клиенткой, я бы вообще ее не знала.

— Доброе утро, — здороваюсь я, не зная, что она ответит, да и ответит ли вообще.

— О, мисс Критчли, — отзывается она, наклоняя ко мне голову и почти улыбаясь. Вдали от своего дома она кажется менее враждебной.

Ее взгляд возвращается к горизонту.

— Оно каждый день выглядит по-разному, не так ли? — продолжает она. — Море.

Не могу поверить, что она сама начала этот разговор. Я собираюсь сказать, что да, так и есть, когда она снова заговаривает.

— Я хочу извиниться, — произносит она.

— За что?

Конечно, я знаю за что. За свою холодность. За явное отсутствие вежливости. Но профессионализм вынуждает меня выражать удивление.

— Тот дом хранит много плохих воспоминаний. — Она откашливается. — Иногда мне кажется, что он все еще там. — Теперь она издает смешок. Сухой, пренебрежительный смешок. — Хотя я точно знаю, что он мертв и похоронен.

— Вы говорите о мистере Марчанте? — спрашиваю я. Видимо, ее бывший муж-гуляка — это мертвый муж-гуляка.

Она резко поворачивает голову.

— Вы его знали? Моего отца?

— Вашего отца? Нет. Нет, я не знала. Простите, я подумала, что вы говорите о муже.

— Дом принадлежал моему отцу, — поясняет она. — Я унаследовала его, когда отец умер.

— А, понятно.

Мы замолкаем. Я не знаю, закончилась ли наша беседа. Предполагаю, что да, а значит, мне нужно попрощаться и продолжить прогулку, но затем я вспоминаю просьбу Энн Уилсон о новом осмотре дома вместе с ее строителем. Я с ужасом представляла телефонный разговор с миссис Марчант по данному поводу, но, возможно, теперь получится сделать это здесь. Может, так будет проще.

— Энн Уилсон намерена привести строителя, чтобы он осмотрел дом, — начинаю я. Как бы половчее сформулировать? — Если так будет легче для вас, то вам необязательно там присутствовать. Вы можете оставить ключи, а я буду их сопровождать.

— Она ведь не передумает, правда? — У нее резкий голос. Озабоченный.

— Нет, вряд ли. По крайней мере, она не произвела такого впечатления.

— И что же она хочет переделать?

— Думаю, просто внести некоторые изменения в планировку.

Сьюзен Марчант откидывает голову назад и глубоко вдыхает через нос.

— Меня бы не волновало, даже если бы она там все выломала и построила заново. У меня нет эмоциональной связи с этим домом. Вообще никакой. Вернее, не совсем так. У меня есть некая эмоциональная связь с домом, но она нездоровая, если вы понимаете, о чем я.

Я не понимаю, о чем она, но предполагаю, что у нее были сложные отношения с отцом. Вероятно, несчастное детство. Я вспоминаю юные годы Салли Макгоуэн. Все те ужасные вещи, которые стали мне известны.

— Вам знакомо стихотворение Филиппа Ларкина, полагаю? — спрашивает она. — То самое, о родителях, которые тебя трахают? — Она слегка поворачивается, чтобы оценить мою реакцию, посмотреть, не из тех ли я людей, которых оскорбляет слово «трахать». Думаю, в округе таких немало.

Я киваю и жду продолжения.

— Мой отец подвергал меня сексуальному насилию почти десять лет. Ужасные десять лет. И он действительно этого хотел.