Сплошная скука. Реквием по шалаве

— Не говори глупостей. Это...

Маргарита замолкает, потому что снова появился официант, доставивший в этот раз ужин на огромном подносе.

Потом она вроде бы забывает, что хотела сказать, и мы говорим о всяких пустяках. Поймав настойчивый взгляд грека, сидящего за соседним столиком, обращенный к моей даме, я счел возможным припомнить Маргарите, как меня бесило когда-то подобное проявление интереса к ней.

— А бывает, мужчинам приятно появляться на людях с соблазнительной женщиной, — усмехается Маргарита.

— Верно. Только я не люблю, когда посторонние на меня глазеют. На меня и на тех, кто со мной.

— Это связано с твоей профессией. — Моя собеседница пожимает плечами. — А может, ревность?

— Где любовь, там и ревность, — изрекаю я банальную истину.

— Любовь? Тебе все еще кажется, что ты меня любил?

— А ты как считаешь?

— Я считаю, ты меня жалел, и я тебе благодарна за это, потому что ты меня поддержал в трудный момент. Ты, конечно, испытывал влечение, но любовь?..

Она ненадолго смолкает. Затем, наклонившись над столом, тихо, но настойчиво произносит:

— А вот я тебя любила, я! Дико любила, с ума сходила по тебе!.. Что со мной творилось — страшно вспомнить! А может, еще и сейчас люблю...

Снова пауза, после которой Маргарита, выпрямившись, говорит уже бесцветным, как бы усталым голосом:

— Только все это оказалось ни к чему. И любовь эта оказалась ни к чему. Я имею в виду свою любовь.

— Как то есть ни к чему? Мы были счастливы.

— Да. Были, но что толку.

Желая как-то оживить беседу, я наливаю в бокалы вина и уже собираюсь чокнуться со своей дамой, но вдруг замечаю Борислава с Рангелом, едва переступивших порог террасы. Они делают два шага к освободившемуся столику, но, увидев меня, Борислав еле заметно кивает мне, берет Рангела под руку и уводит внутрь ресторана. Вполне уместная тактичность, хотя нет гарантии, что, придя завтра на работу, я не услышу реплику: «Что может быть дороже первой любви, верно, Эмиль?»

Какие все это пустяки. Однако я не в состоянии подавить в себе чувство досады, почти стыда, при мысли, что я снова вернулся к тому, с чем навсегда порвал, что я опять сижу за столом с женщиной, с которой давно, очень давно распрощался. Совсем как Борислав, который вечно бросает курить.

Мы покидаем заведение довольно поздно. Мои друзья уже успели уйти.

— Ты где живешь? — спрашиваю у Маргариты, когда мы выходим на улицу.

— Зачем тебе? Не надо меня провожать, — отвечает она. И, видя, что я собираюсь возразить, добавляет: — Лучше пойдем к тебе...

— Чтобы все началось снова?

— Можешь не волноваться, не начнется. Я понимаю, что все кончено.

Мы неторопливо идем по улице и почти все время молчим, так как больше об этом говорить нечего, и я не перестаю злиться на себя, на свое малодушие, на свою привычку, не на чувство, а на привычку — как у Борислава к куреву.

— Тут прибрано! — с удивлением произносит Маргарита, когда мы оказываемся в прихожей моей однокомнатной квартиры.

— Время от времени ко мне приходит женщина, — объясняю я, перед тем как идти на кухню, где у меня хранятся бутылки.

— Молодая?

— Уборщица, — подчеркиваю я.

— Ясно. А приятельница у тебя есть? — продолжает любопытствовать дама, следуя за мною на кухню.

— Нет, представь себе.

— Оставь эти бутылки, мне не хочется пить, — тихо говорит она, видя, что я открыл шкаф. — Давай лучше я сварю кофе.

Несколько позже, когда мы устроились в прихожей пить кофе, Маргарита снова замечает:

— Тут стало прибрано, но больше ничего не изменилось. Та же убогая обстановка...

Я не вижу необходимости возражать.

— Когда входишь в незнакомую квартиру, нетрудно судить о вкусах ее обитателя, догадаться, чем он интересуется, какая у него профессия, о его хобби... А вот у тебя, кроме простой мебели и кучи газет, ничего не увидишь. Ничего... Ни картин, ни фотографий, ни цветов, ни книг...

— Книги в чулане.

— Да. Они там пылятся уже десять лет. И, вероятно, половина из них — мои старые учебники.

— Не исключено.

— Господи! Да ты, Эмиль, так и умрешь в бедности.

— А кто богаче меня?

— Хм... Другие. Живущие вокруг. Не то что ты.

— Другие... — бормочу я, отпив кофе. — Они только воображают, что богаче меня. Все мы приходим, проходим и уходим с пустыми руками. Значит, важно не то, что ты успел накопить.

— Но ведь это служит тебе! 

— То, что мне служит, при мне. А кому нужно больше, пускай себе копит — не возражаю. Для иных жизнь — всего лишь теплый курятник, пардон, уютная квартира, а я привык видеть жизнь другой, для меня это путь — прошел предназначенный тебе маршрут, и с богом. Прошу, следующий!

Она слушает задумчиво. Быть может, потому, что я до сих пор ни разу не обмолвился перед ней словечком о своем «верую», никогда не заводил с нею серьезного разговора об этих вещах.

— Возможно, ты и в самом деле прав, — говорит она как бы сама себе. — Все — суета.

— Я этого не говорил.