Сплошная скука. Реквием по шалаве

Драганов нажимает на кнопку под столом и говорит появившемуся милиционеру:

— Уведи. Следующий!

* * *

В этот раз следующий — Боян.

— Я полагал, что нам с тобой больше не придется встречаться — по крайней мере тут, в этой канцелярии,— начинает Драганов.

— И я так думал, — тихо отвечает парень. — Мне даже непонятно...

— А! Непонятно?

— Я вам честно говорю, что с этим уже покончил... Если не верите, сделайте анализ.

— Ты лучше скажи, порвал ли ты с теми, что ждут тебя там, на улице?

— Со всеми... Кроме Лили.

— Да. Я, кстати, не понял, какой она фильм смотрела позавчера.

— Она вообще в кино не была.

— А говорит, что была.

— Не знаете женщин. Чуть только струсит — начинает врать.

— Что-то я не заметил, чтоб она струсила.

— Такая уж она, виду не показывает.

— А чего ей бояться?

— Она знает столько же, сколько и я. Но раз вызвали...

— Значит, ты даже не догадываешься, зачем вас вызвали?

— Понятия не имею.

— А когда ты в последний раз видел Фантомаса?

— Давно.

— Но ты же был позавчера в «Ягоде»?

— Мы были там с Лили.

— А что ты знаешь про ограбление аптеки?

— Какой аптеки?

— И «какое ограбление?», — подсказывает Драганов. — Но я вам честно говорю...

Боян то и дело подчеркивает это свое «честно», однако держится куда естественней, чем Апостол, и все же я не могу отрешиться от мысли, что мой подопечный врет не хуже Апостола.

— Ладно, ступай. — Майор досадливо машет рукой.

Однако парень не торопится уйти и в какой-то нерешительности посматривает на Драганова.

— Мне только хотелось попросить вас...

— В чем дело?

— Мне хотелось вас попросить, чтобы вы не сообщали товарищу Боеву. Тем более что я и в самом деле ничего не знаю про эту аптеку и почти порвал со всей этой компанией... и вообще...

— А почему ты боишься товарища Боева?

— Я не боюсь. Неловко мне...

— Ладно, ступай, — повторяет майор.

Видали? Неловко ему!

* * *

На месте Бояна сидит Пепо, весьма нервный мальчишка, который, сам не знаю почему, чем-то напоминает мне испанца — может, смуглым матовым цветом лица или черными кудрями и бакенбардами. У Пепо злой язык, ведет он себя вызывающе, по крайней мере до тех пор, пока Драганов спокойно не пояснил ему, что он запросто может составить компанию Фантомасу — то есть отправиться под арест. После чего этот малый дает понять, что готов держаться поприличней, если надо.

Потом на сцену выходит Роза, вовлеченная в компанию как бы только для того, чтобы служить антиподом Лили. Роза — поэтично-бесплотное существо, проще говоря, драная кошка. Своей худобой она смахивает на манекенщиц из модных журналов. Ее худосочие сказывается не только в фигуре, но и во всех ее проявлениях, даже в манере изъясняться. Словарь ее, насколько можно судить по допросу, исчерпывается одним только «да» и «нет» и несколькими восклицаниями, еще менее ясными по смыслу. У нее серые, будто выгоревшие на солнце глаза, пепельные, какие-то увядшие волосы, бледные губы. Одета она в брючную пару серовато-лилового цвета.

Последней демонстрирует свою фигуру Марго — женщина-ребенок, физически уже довольно развитый и довольно порочный в нравственном отношении ребенок, со смазливеньким курносым личиком, балованная дочка богатых в прошлом людей, в чьих жилах течет кровь трех поколений торговцев, промышлявших крупным рогатым скотом. Марго, так же как Роза, Пепо и все прочие, решительно ничего не знает об ограблении аптеки, однако эта неосведомленность ни в малой степени не сказывается на ее самочувствии, напротив, женщина-ребенок без конца егозит, оборачивается то так, то этак, будто перед кинооператором, а не перед майором милиции. А так как у Драганова уже и без того иссякло терпение, он провожает ее с эстрады лаконичным, но весьма красноречивым «Вон!»... и лишь завидное самообладание позволяет ему проглотить остальную часть фразы.

— Трудный материал, — вздыхаю я, после того как минуту спустя усаживаюсь в комнате майора, чтобы выпить чашку кофе.

— И да, и нет, — отвечает Драганов. — Будь я маленько понастойчивей, можете не сомневаться, к этому времени по крайней мере одна из девчонок обнаружила бы готовность капитулировать. Но поскольку вы велели особенно не прижимать их...

— Именно. Никуда они не денутся. И все-таки материал довольно трудный — для перевоспитания, я имею в виду.

— И да, и нет, — повторяет майор. — Когда имеешь дело сразу со всей обоймой, они действительно трудны, ничего не скажешь. Но возьмите каждого в отдельности, и вы увидите, что они вполне исправимы... В сущности, все они исправимы, кроме, может быть, Апостола и Пепо.

— «Исправимы» — звучит весьма ободряюще, — тихо говорю я. — Только удастся ли их исправить?