Сплошная скука. Реквием по шалаве

— Какой аптеки? — На этот раз очередное вздрагивание Апостол явно симулирует.

— Пятьдесят ампул морфия! Пять-де-сят!.. — нажимает Драганов, не обращая внимания на искреннее удивление, написанное на вытянутой бледной физиономии.

— А при чем тут я, если Фантомас взломал аптеку?

— Фантомаса мы сцапали, а вот ампул пока не обнаружили! — уточняет Драганов. — Значит, он передал их кому-нибудь из вас. Кому? Вот на это ты и должен мне ответить.

— Ни сном ни духом, вины тут моей нет, уверяю вас, — все так же беспомощно бормочет парень.

— Ты ни сном ни духом не знаешь, что творит твой ближайший друг?

— Во всяком случае, аптеку я с ним не взламывал.

— И с морфием не имеешь ничего общего...

— Этого я не говорю, — бубнит Апостол, отводя взгляд. — И потом, морфием ли я травлю себя или чем-то другим, да и вообще травлю я себя или нет — кого это касается, скажите на милость! Если я в один прекрасный день пырну себя вот сюда кухонным ножом, — он шлепает себя по животу, — вы и тогда станете требовать от меня отчета? Где? На том свете?

— Мы не требуем от тебя отчета, пойми. Мы пытаемся тебя спасти.

— Я не прошу, чтобы вы меня спасали,— хмуро изрекает долговязый. — Начну кричать о помощи — тогда спасайте.

— А пока ты грабишь аптеки, нам сидеть сложа руки и любоваться тобой?

— Я же сказал, никакой аптеки я не грабил.

— А морфий где берешь?

— Нигде... С того дня, как вы меня накрыли с фальшивыми рецептами, я просто погибаю от наркотического голода... Только вам этого не понять...

— Вот отправлю тебя в Курило, тогда ты узнаешь, что такое наркотический голод.

— Для меня вся София — Курило! Весь мир! — истерически кричит парень.

— Вот как? А кто в этом виноват? Мы или такие как ты? — спрашивает Драганов, не повышая тона.

Прежде чем допрашиваемый успевает ответить, майор приказывает вошедшему милиционеру:

— Уведи его! Следующий!

* * *

Следующий — особа женского пола. Рослая девушка, хотя и пониже Апостола, но такая же расслабленная. Причина этой расслабленности — в чрезмерной полноте, вызванной неподвижным образом жизни, леностью или просто нарушением обмена веществ. Лицо миловидное, белое, я бы сказал, болезненно белое, чуть нахмуренное, апатичное и совершенно неподвижное. Словом, ей не тягаться с артистической мимикой Апостола. Одета молодая особа в мини-юбку, не слишком подходящую для ее толстых бедер, отчасти прикрытых, впрочем, длинным летним пальто, которое чуть не касается пола — сообразно капризному весеннему дню. Если не считать белой кожи, все у этой дамы черное или почти черное — одежда, густые взлохмаченные волосы, глаза.

— Лиляна Милева?..

Не говоря ни «да» ни «нет», она стоит перед столом в полной неподвижности, словно здесь присутствует лишь тело, а душа витает неведомо где.

— Присаживайся, Лили, — предлагает майор в свойственной ему манере, мгновенно сменяя официальный тон на сугубо дружеский.

Лили садится, словно загипнотизированная, кладет ногу на ногу, и распахнувшиеся полы пальто обнажают ее массивные бедра.

— Как живется? — по-свойски спрашивает Драганов.

— Обыкновенно — Голос низкий, хрипловатый, как у джазовой певички былых времен.

— Я хочу сказать, с морфием или без морфия?

— Вы же знаете — я с этим покончила.

— Дай-то бог, — кивает майор. — А позавчера вечером чем занималась?

— Позавчера? — Она слегка поднимает брови, но лицо ее остается все таким же безжизненным. — Кажется, в кино была.

— Ага, прекрасно... Что же ты смотрела?

— «Багдадского вора», — не колеблясь уточняет девица.

— Этот фильм в течение недели ни в одном кинотеатре не показывали. Скажи это Апостолу, или Бонну, или тому, кто подучил тебя врать мне.

Она молчит, словно все это ее не касается.

— Ну а потом, после кино, в котором ты не была, чем ты занималась?

— Домой пошла.

— Одна?

— С Бонном. Если это так уж важно.

— Совсем не важно. Раз с Бонном... Тем более что вы договорились...

Майор замолкает, как бы раздумывая, продолжать ему этот бесполезный разговор или нет. Потом спрашивает:

— И все же — в котором часу вы пришли домой?

— К одиннадцати.

— В твою мансарду?

— Куда же еще?

— И больше не выходили?

Лили кивает.

— Странно, странно... — повторяет майор. — А люди видели, как вы в полночь выходили из «Ягоды».

— Ну что же в этом странного? — по-прежнему невозмутимо говорит Лили. — Просто у меня часов нет. — Она поднимает руку и сдвигает рукав. — Вот, поглядите, нет у меня их. Продала. И вообще я не слежу за часами. Хотя, если б заранее знала, что вы меня вызовете, я бы взглянула на них.

— А ампулы?

Лили даже не спрашивает «какие ампулы», а продолжает сидеть с безучастным видом, откинувшись на спинку стула, скрестив ноги, потупя взор, словно ей захотелось маленько подремать.

— Ампулы, те, что Фантомас стащил в аптеке в ту самую ночь! — кричит Драганов, чтобы разбудить ее.

— Впервые слышу.

— Знаешь, Лили...

Она лениво поднимает на него темные свои глаза и как бы для того, чтобы избавить его от напрасных усилий, произносит:

— Ничего я не знаю.

Произносит спокойно, но так, что в этой фразе отчетливо слышится другое: «Ничего я вам не скажу».