Сплошная скука. Реквием по шалаве

— Кого там принесло? Драганова? Гоните его в шею!

— Наверно, Чарли, — сонно произносит Марго и, с усилием стряхнув оцепенение, встает.

— Его тоже гони! — машет рукой Апостол. — А может, он снадобья принес...

Неизвестно, принес Чарли снадобья, нет ли, однако он уже тут, стоит посреди комнаты, но окружающие на него ноль внимания. Долговязый снова гундосит:

— Я — Апостол!.. Апостол наркоманов!..

Он, как видно, предупреждает пришельца, чтобы тот не вздумал посягнуть на его права.

После этого долговязый снова погружается в мир каких-то своих образов, невидимых даже при нынешней совершенной технике.

— Моя голубушка, — обращается Чарли с церемонным поклоном к Марго.

— Оставь меня сейчас! — бормочет она, снова направляясь к дивану.

Пришелец растерянно оглядывается в поисках, возможных собеседников — все здесь, похоже, неконтактны. Он машинально пробегает раз-другой по струнам гитары, с которой, верно, не расстается и во сне, и, обескураженный, подсаживается к Бояну. Но тот уже в нирване, тоже не обращает на него внимания, и Чарли трясет его за плечо.

— Ты сколько себе впрыснул?

— Сколько я мог? Одну ампулу.

— И от такой малости осовел? Я от одной ампулы не способен даже в себя прийти.

Чарли отлично говорит по-болгарски, лишь иногда растягивает гласные.

— Это уж кто как, — отмахивается Боян. Затем, бросив косой взгляд на соседа, просит: — Дай несколько ампул!

Однако Чарли дает лишь несколько коротких аккордов на гитаре.

— Ну дай же, дай!... Пока эти хищники не обшарили твои карманы.

— Несколько ампул? — Чарли поворачивается к нему. — Что такое несколько ампул, когда впереди целая жизнь?

— Про целую жизнь еще успеем подумать.

— Вот как? А завтра? А послезавтра?

И, обращаясь к Лили, уныло сидящей поодаль, ласково просит:

— Милая деточка, останови этот магнитофон, останови, родненькая, я сам тебе поиграю...

Лили встает как автомат и медленно уходит куда-то за пределы видимости. Чарли тоже встает, ставит ногу на кушетку, слегка наклоняется к Бояну и в момент, когда замолкает магнитофон, начинает бренчать на гитаре. Разница между только что звучавшей барабанной дробью и сменившей ее мелодией для нашего слуха почти неуловима.

Зато реплика, сопровождающая музыку, слышна вполне отчетливо:

— Ты можешь заполучить десятки, сотни, тысячи ампул, милый Боян...

— Каким образом? — спрашивает тот без особого энтузиазма. — Если уеду с тобой туда?

Чарли отрицательно качает головой.

— Тут, тут, мой милый. Тысячу ампул и девочку, да какую!

— Она мне ни к чему, — морщится парень. — Я и этими сыт по горло. Ты давай ампулы.

— Заработаешь — получишь.

— Как?

Чарли еще больше склоняется к Бояну, но тут на кушетку возвращается Лили.

— Всему свое время! — бормочет косматый и поет вполголоса, неумело импровизируя в такт монотонной мелодии:

Будет время для выпивки,
будет время и для ампул,
и для маленьких признаний,
и немного поиграть в любовь, там,
за городом, под кустами, —
будет время и загнуться...

«Вот оно! — соображаю я, больше не обращая внимания на карканье косматого. — Как и следовало ожидать. Клюнул-таки».

И в голове у меня снова звучит тихий, но удивительно отчетливый, хотя и такой далекий, голос Любо:

«Эмиль, что бы ты сделал, если бы твой сын стал предателем? »

«Погоди, — говорю, — не торопись. До этого пока дело не дошло».

Глава 4

— Куда тебя отвезти? — спрашиваю, когда мы подходим к машине, оставленной в темном переулке.

— Поехали ко мне, — предлагает Борислав. — Елена соорудит нам яичницу с ветчиной.

— Сейчас, в полночь?

— Не беспокойся. Она обычно допоздна читает.

Я не возражаю, мне абсолютно все равно, куда ехать.

Мы трогаемся с места, и по дороге мой друг поясняет:

— В июне у нее последняя сессия, так что она читает без конца.

Я не вижу необходимости спрашивать: «Кто это — Елена?» Сперва была Светла, теперь Елена, а через месяц- другой, может, будет Малина или Теменужка. Борислав владеет счастливой способностью легко заводить знакомства, превращать их в интимные связи без каких- либо обязательств, прекращать эти связи прежде, чем они станут обременительны, с той же легкостью, с какой они завязывались, без скандалов, без драм. И вся его жизнь, если не считать риска, связанного с профессией, течет без особых потрясений. Без бог весть каких удач, но и без потрясений. Борислав на редкость уравновешенный человек, не легкомысленный и не мрачный, не буйствующий и не безучастный, не бабник и не отшельник. Человек, умеющий оставаться спокойным, несмотря на нашу очень неспокойную профессию. Человек без всяких там комплексов и душевного раздвоения, если не считать раздвоения, вызываемого его эпической борьбой против табака. Словом, счастливый человек, хотя, скажи я это вслух, он наверняка мне возразит: «Чужая душа — потемки».

Мы входим в квартиру, моего друга. Оказывается, Елена и в самом деле еще читает, лежа на диване в гостиной.