Сплошная скука. Реквием по шалаве

— Были бы вы робким, мы бы не стали к вам обращаться. Но тут дело не в смелости или робости, а в ясном рассудке. Запомните, с этого момента и до тех пор, пока не справитесь с задачей, вы в наших руках, а руки у нас достаточно длинные. Не уйдете. — И так как молодой человек не отвечает, дама говорит уже более мягко: — А теперь слушайте внимательно и старайтесь запомнить все до мельчайших подробностей.

И переходит наконец к самой задаче.

До чего же смешно глядеть со стороны, с каким серьезным видом эта женщина ставит перед молодым человеком задачу, которая заранее обречена на провал. И хотя я тоже гляжу на все это со стороны, мне почти не удается ощутить комизм ситуации. Потому что, пока я наблюдаю сцену под деревьями и вслушиваюсь в приятный женский голос, звучащий из приемника, меня занимает не столько сама задача, сколько этапы трагического финала ее исполнителя. Я даже пропускаю мимо ушей редкие и отрывочные слова тех, что у машины. И лишь когда монолог кончается, внимание мое вдруг привлекает голос Чарли:

— Мой человек в огонь полезет ради вас, если понадобится.

— А к чему лезть в огонь? — возражает Томас.— Мне не пожарные нужны, а люди, способные соображать.

— Соображает он недурно... К тому же он — могила...— продолжает Чарли нахваливать своего дружка, точно лошадь продает. — А вы захватили мою долю или надо будет зайти в посольство?

— Сколько можно говорить: тебе в посольстве делать нечего. Не смей ни приходить туда, ни звонить по телефону. Если потребуется, мы сами тебя найдем. Что касается твоей доли...

Томас ныряет в машину, достает сверточек и подает его Чарли.

А чуть позже секретарша сует руку в сумочку, чтобы подобным же образом облагодетельствовать Бояна.

— Библейская миска чечевичной похлебки заменена упаковкой морфия, — комментирует Борислав.

Томас и секретарша садятся в машину, отъезжают — за ними волочится пыльный шлейф в сторону шоссе. Чарли с Бонном, сев на мотоцикл, следуют в противоположном направлении. «Волга» с аппаратурой тоже трогается, а мы с другом шагаем к своему «москвичу».

— Своими нежными ручками она сует его голову в петлю, а этот олух даже не в состоянии понять, что происходит, — удивляется Борислав.

— Не знаю, понимает он или нет, но, как видно, ему на все наплевать. У меня такое чувство, что для него никакого риска больше не существует. Ведет себя как обреченный.

— Ну, так уж и обреченный! Лучше скажи, что ты намерен делать. — И так как я молчу, Борислав приходит мне на помощь:

— У меня план: давай сунем его в лечебницу, а потом... — У меня тоже план: давай где-нибудь остановимся и съедим на скорую руку кебабчета. А потом... Потом я поеду докладывать начальству.

* * *

Для шефа наша история — не единственная забота, и, когда он находит возможность меня принять, рабочий день давно кончился. Люстра наполняет кабинет мягким золотистым светом, тяжелые темно-зеленые шторы на окнах уже опущены, и генерал стоит посреди комнаты подбоченясь, словно только что разминал онемевшую от сидения поясницу.

— Теперь у нас времени хоть отбавляй, — произносит он, указывая мне на знакомое кресло у фикуса. — Садись и рассказывай.

Сам он направляется к другому креслу, но, прежде чем сесть, спохватывается.

— Кофе хочешь?

Сообразив, что вопрос лишний, нажимает на кнопку звонка.

Я обстоятельно рассказываю, как развиваются события, и, когда дело доходит до разговора в тени деревьев, спрашиваю:

— Впрочем, может, вы предпочтете послушать эту беседу в записи?

— Разумеется, — кивает генерал. — Тем более спешить нам некуда.

И он снова жмет на кнопку.

Мой шеф для всего находит время, и делает это очень просто: не ограничивает свой рабочий день.

Лейтенант вносит аппаратуру и исчезает, а мы с генералом остаемся пить кофе и слушать магнитофон. Именины, да и только!

— Ну, что скажешь? — спрашивает шеф, когда запись кончается.

— Проект, по крайней мере на первый взгляд, выработан довольно смелый, я бы даже сказал, слишком смелый. Этот Томас или авантюрист, или нас с вами ни во что не ставит.

— Похоже, — соглашается генерал.

— Видно, жаждет реабилитироваться и всячески старается блеснуть перед начальством. И очертя голову идет на все.

— В сущности, сам Томас ничем особенно не рискует, — говорит шеф. — Рискует, как всегда, главным образом исполнитель. Что касается Томаса, он даже не стал вступать в контакт с Бояном и в случае провала умоет руки или, чтобы замести следы, мигом уберет отсюда секретаршу. Но бог с ним. Важнее другое: мы пока что судим об этой задумке с первого взгляда, как ты выразился, и, может быть, нам еще не видны все ее аспекты.

— Возможно, однако нам уже сейчас ясно, что план таит в себе серьезную опасность...

Генерал молчит, занятый какими-то своими мыслями, и я перехожу к существу вопроса:

— Как прикажете действовать?

— А ты что предлагаешь?

— Не знаю... Может, это соображение и не следует принимать в расчет, но...

— С каких пор ты начал заикаться? — поднимает брови генерал.

— Я имею в виду то обстоятельство, что Боян все же сын Ангелова...