Сплошная скука. Реквием по шалаве

— Не будем уж слишком пировать — я и без того начала полнеть...

«Начала полнеть» применительно к ней звучит весьма скромно, но я ведь не педант.

— Ты же знаешь французскую поговорку: «Мужчины уходят с тоненькими женщинами, а возвращаются с кругленькими». 

— Это значит, что кругленькие нисколько не теряют, когда они дома, точнее, в постели... Если это комплимент... — Она хмурится, вглядываясь в меню, и принимает решение: — Крабы. Филе телятины... Салат. А тебе?

— То же самое. А пить что будем?

— Это я предоставляю тебе.

Ужин проходит приятно, то есть без лишней болтовни, но постепенно мной овладевает меланхолия, потому что я по опыту знаю, что к концу трапезы люди обычно заводят серьезные разговоры, а если Маргарита пришла сюда ради серьезного разговора, держу пари — характер его мне известен.

 — Что это ты скис? — спрашивает она.

Вот в чем отрицательная сторона длительного сожительства — люди знают друг друга, как свои пять пальцев.

— С чего ты взяла? Просто переел.

— Не бойся, я не собираюсь вешаться тебе на шею, говорила ведь.

— Ты маленько переоцениваешь мою боязнь.

— Знаешь, порой на меня находят такие приступы одиночества... Я начинаю ощущать его, как физическую боль...

— Ты не исключение, — успокаиваю я. — В наше время все больше людей чувствуют себя одинокими. Остальные — тщетно ищут уединения. В общем, редко кто доволен в этом отношении.

— Тебе бы только шутить.

— Над кем? Над самим собой?

— За последние годы я во многом стала другой, — замечает Маргарита, словно не слыша меня. — Катастрофа с Тодоровым, следующий брак, оказавшийся не меньшей катастрофой...

— Насчет следующего ты мне не говорила!

— Да, потому что мне стыдно...

Она задумчиво глядит на темный фасад противоположного дома — там мерцает зеленая надпись огромной световой рекламы. Надпись весьма загадочная, так как две ее буквы перегорели, отчего смысл окутан мраком неизвестности.

— В сущности, с точки зрения домашнего благополучия это был вполне приличный брак. Муж занимал хорошую должность, у него были хорошие манеры. Из дома на работу, с работы домой. Зайдет разве что на полчасика выпить рюмочку с друзьями. Словом, не в пример тебе: сегодня ты здесь, а завтра и след простыл, а уедешь в один прекрасный день — и не вернешься вовсе...

— В один прекрасный день, — повторяю я. — В один прекрасный день с любым может случиться. Свалится откуда-то кирпич, стукнет тебя — и...

— Какой муж! — продолжает она вспоминать. — Кроткий, тихий, аккуратный...

— Идеальный муж, прости его, господи.

— А как вел хозяйство! По вечерам подсчитывал расходы за день. При этом не упускал случая и пожурить меня, если надо... А чего мне стоило выклянчить у него на новое платье. Если и удавалось, глядишь — уж и сезон прошел...

— Сама виновата: надо было зимой просить на летнее платье, а летом — на зимнее!

Отпуская эти шуточки, я надеюсь, что Маргарита опомнится и прекратит свои излияния, потому что мне и неловко, и неинтересно вникать в чужие дела. Она же не испытывает ни малейшей неловкости — видно, настолько привыкла ко мне, что я для нее ближе любого, самого прекрасного мужа. И потом, она относится к той категории людей, которые не могут не высказаться при случае, не излить того, что накопилось на душе.

— Тихий, мухи не обидит... — продолжает Маргарита. — Покончив со счетами, достанет газету, просмотрит телевизионные программы. Если передают какой- нибудь матч или детектив — включает. А если нет — ляжет на диван и примется перечитывать новости спорта. Потом объявит: «Я пошел ложиться» — как будто он до этого не лежал... Человек, с которым и словом перекинуться было невозможно, если не считать разговоров о домашних расходах, можешь себе представить? Первое время он любил поговорить про футбол да про любимую команду. А потом, после того как я ему сказала, что футбол меня не интересует, замолчал. Чистенькая, прибранная квартира, тихий, старательный муж, и так тихо, так тихо. Господи!

Она снова переводит взгляд на темный фасад и на загадочное зеленое слово с двумя неизвестными.

— Бредил спортом, а сам был хилый, впалая грудь, и всегда носил длинные кальсоны, до самых пят, чтоб не простудиться, мало того, зимой без конца мазался какой-то мазью, которая якобы предохраняла его от простуды, у нас весь дом провонял этой мазью...

«Чего доброго, начнет рассказывать, как она занималась любовью с этим тюфяком», — в панике думаю я.

— Вроде бы вполне приличный брак, — повторяет она. — И вдруг полная катастрофа.

— А дети? — спрашиваю я, пытаясь перетянуть Маргариту на более здоровую почву.

— Дети? По-вашему, при слове «дети» все должно мигом становиться на свои места. Можно подумать, женщине ничего не следует знать, кроме материнских чувств?

— Я далек от подобных мыслей. Просто вспомнилось, как ты в свое время мечтала о ребенке.

— Мечтала! Потому что у меня было кое-что — у меня был ты. Или воображала, что ты у меня есть... Но когда руки обременены двумя детьми...

— И притом — теткины руки...