Сполохи

В Каргополе распростился Бориска с обозниками, побрел искать попутчиков до Москвы либо, на худой конец, до Вологды. Одному пускаться в путь было опасно: озоровали по тракту лихие люди, не щадили ни купца, ни нищего…

От набегов воровских людей и неприятеля построен в Каргополе город деревянный с девятью башнями. Крепко рублены те башни, особливо Троицкая да Воскресенская, венцы выложены осьмериком, плотно посажены.

На берегу Онеги-реки грузно утвердился на века собор Рождества Христова. С высоты его во все стороны просматривается заонежская даль.

Бориска постоял на берегу, поглядел на сизые волны Онеги, вспомнил Ивана Исаича Болотникова, о котором слыхивал от своих родителей. Где-то здесь стрелецкий бердыш столкнул в прорубь человека, которого боялся сам царь…

На торговой площади, возле собора, где по понедельникам шумит торжище, сегодня тихо. Видно, придется бродить по городу да искать пристанища. Огляделся Бориска, увидел: выкатила из переулка телега, затарахтела колесами, за ней — другая, третья… В передней на груде пустых мешков сидел мужик в расстегнутом плисовом кафтане. Лицо у мужика тощее и злое, долгий нос на сторону сворочен, как кочерга. В других телегах — кули, бочонки, рогожи, на полвоза в каждой, правят мужики сумрачные, рослые, в длинных посконных рубахах и лаптях.

— Куда путь держите, православные, не на Москву ли? — окликнул их Бориска.

— А тебе что? — ни с того ни с сего взъелся кривоносый возница.

— Возьмите с собой, Христа ради.

— Бог подаст, — бросил через плечо мужик, проезжая мимо.

Бориска забежал вперед.

— Да что вы, некрещеные, что ли? Возьмите! Авось пригожусь.

У возницы совсем исказилось лицо, он взмахнул кнутом, заорал:

— Уйди с дороги, ожгу!

«Ну и люди, чисто собаки!» — Бориска отступил, пропуская телегу.

Последним трясся одноглазый старик в надвинутом на брови рваном треухе. Он молча кивнул Бориске: садись, мол. Не раздумывая, помор вскочил на телегу.

— Спаси тя бог! Имени не знаю.

— Антипком зовут. До Москвы, значит, шагашь?

— Туда, дед.

— И откеда?

— Ходил на поклон к Зосимовой обители, наказ родительский сполнял. Теперя домой ворочаюсь.

Дед Антипка обшарил его единственным слезящимся глазом.

— Доброе дело совершил, паря, доброе. Как там Соловки-то, крепко стоят?

— Как стоят? — не понял Бориска.

— В вере православной, вестимо.

— А-а, крепко. Даже твердо!

— Ну и слава богу! — старик перекрестился двуперстно. — Сильна, стало быть, заступа наша.

— Кривоносый-то у вас на первой телеге больно злющий, — сказал Бориска, — лаял меня ни за что ни про что.

Старик рассмеялся коротким хрипловатым смешком:

— С него станется! Купец это, Рытов Харитон. Клюнет его жареный петух, так он хоть кого обматерит, не убоится.

— Не удалось дело какое?

— Не удалось, паря. Поехал наш Рытов хлеб покупать. А хлеба-то тю-тю! — ни привозного, ни здешнего. Который и продавали, так по двойной цене. Два лета назад стоил он пятнадцать алтын за четверть, а ноне ту же меру по тридцать продают. Во как! Погодка стоит — видал? — все пожухло, урожаю в этом году не быть… А Харитон-то ошалел вовсе: корысти никакой с торгу не емлет, один разор. Сейчас в Вологду кинулись, да, по моему разумению, башку он начисто потерял. Где это видано, чтоб в Вологде хлеб дешевле каргопольского был? Лошадей только морим. Д-да-а! Насидимся сейгод на мякине.

Обоз выехал из города, запылил по тракту, а старик, обрадовавшись собеседнику, говорил без умолку.

— …вот и мыслю я, от чего это вдруг деньги медные пошли. Ну копейка там али денежка — куда ни шло, в оборот пойдут. А рубль? Отковали экой агромадный: уронишь на ногу — так и нога прочь. Рази ж он с серебряным на одну доску встанет? И все от Никона, прах его забери. Извратил православие — тут все и началось. Нашему брату вовсе житья не стало. Бывало, на серебряный-то рубль чего не накупляшь! А на медный? Шиш! Чарки не изопьешь. Целовальники, сукины дети, медных денег не берут, подавай им серебро. А где я его возьму? У меня и меди-то кот наплакал. Я вот, старик, говорю: добром такая житуха не кончится. Звереет народ. Друг другу глотки готовые перервать.

У Бориски занемела нога. Поворачиваясь, он уперся ладонями в мешки и ощутил длинный твердый предмет. Потянул на свет — самопал! Видно, не шутя баяли каргопольцы, что озоруют по дорогам лихие, — дед и тот с ручницей ездит.

Тихо пришла белая ночь с лесным шелестом и комариным звоном, скрасила тени, и, казалось, редкий ельник стоит теперь вдоль тракта сплошной стеной.