Спор о варягах

Грот констатирует, что имя Рюрик отсутствует в шведских именословах, а имена Не1де (от которого производят имя Олег) и Не1да (Ольга) засвидетельствованы только с XIII в. и переводятся «святой», «святая». Поскольку христианизация Швеции произошла в конце XI — начале XII вв., имена от слова «святой» могли появиться у шведов не раньше этого времени. А так как Олег на Руси действовал раньше, в IX — начале X вв., то имя он никак не мог получить от шведских родителей. Наоборот, из славянского мира это имя и поступило к шведам, как позже имя Святополка, внука Ярослава Мудрого, ставшее шведским 5уап1;еро1к (из-за того, что дочь Святополка Ингегерд стала шведской королевой). Правда, славянское имя Святополк, хорошо понимаемое славянами, так и осталось в Швеции чужим именем, фонетически не измененным: на шведском оно ничего не значит. А славянское Олег, которое ничего не значит как раз на славянском, почему-то на шведском утратило свое фонетическое звучание и превратилось в сильно измененное Хельге, которое как раз на шведском имеет смысл.

К тому же эта странная гипотеза сразу же наталкивается на зубодробительный факт. В «Еврейско-хазарской переписке X в.», датируемой 940 г., «царь Русии» именуется «Х-л-г», что расшифровывается как «Хелге» или «Хелгу». Это либо тот самый Олег-Хелге, либо его современник и тезка. Стало быть, имя и тут звучало по-скандинавски. Для объяснения этого противоречия Грот придумывает дополнительную гипотезу, и вовсе вычурную: какой-то гот-переводчик из Крыма, знавший славянскую речь, перевел эпитет из ти-тулатуры славянского царя «свет» («светлый»), засвидетельствованный арабоязычным Ибн-Русте (903 г.), на готский для себя, но спутал два близких по звучанию славянских слова «свет» и «свят», потому у него получилось «Хелге». Этим и воспользовались евреи и хазары в своей переписке. Я не антинор-манист, поэтому меня эта сложная конструкция не убеждает. Вообще в теории гипотез те гипотезы, для которых нужны вспомогательные гипотезы, считаются слабыми. А тут целый пучок вспомогательных гипотез: гипотеза о крымском готе, переводящем со славянского, гипотеза о «свете» из титулатуры, гипотеза о путанице, гипотеза о хазарских иудеях, общающихся с крымским готом, знающим славянский, но путающим слова...

Видимо, шведские именословы в своей ранней части оказались неполными. К тому же королевские династические имена и вовсе приходится оставить: и Олег, и Ольга не были королевского рода. А слово Не1де, как признает и сама Грот, до принятия христианства в шведском, по-видимому, существовало и означало «счастливый», хотя и понятие святости отнюдь не с христианством вошло в обиход — сакральными были и языческие вещи и фигуры.

В таком ушате норманистов не утопить.

Итоговый труд Фомина

Почти пятисотстраничный том Фомина «Варяги и варяжская Русь» состоит из семи глав. Первая глава «Зарождение норманнской теории в западноевропейской историографии XVIII в.» посвящена доказательству того, что основателем норманнской теории был не Байер и даже не Миллер, до Байера выдвинувший те же факты, а швед Пер Перссон (Петр Петрей), придворный историограф Карла IX. Все это дотошный Фомин (надо отдать ему должное) вытащил на свет божий. Тем самым зарождение норманизма приобретает смысл особой политизированности. Байер и Миллер как-никак немцы, а родство немцев со шведами не было еще в XVIII в. общей истиной. Немцы были вроде как третьей стороной. А вот если зачинщик — швед!

Открытие сделано, но цель вряд ли достигнута. Если бы на полвека раньше! Но тогда немцы были одиозны, а не шведы. А сейчас ни те, ни другие. Ну да, вероятно, Петрей в немалой степени был ангажирован шведской политикой. Да, возможно, именно это стоит у начала признания варягов и Руси норманнами. Но нас это не очень волнует. Нас волнует совсем другое: подтверждается это отождествление или нет. И мы признаем его вне зависимости от того, Петрей ли его заметил первым или Петрухин. Фомин указует на Петрея: смотрите, за кем вы идете! Фомин пугает, а мне не страшно.

К тому же в рецензии на книгу Фомина Д. Н. Верхотуров (2005) отметил, что цитаты из Петрея у Фомина перевраны, чтобы сделать их более норма-нистскими, тогда как Петрей писал, что не знает, что за народ были варяги, но «кажется ближе к правде, что варяги пришли из Швеции».

Вторая глава живописует спор между Ломоносовым и Миллером. В ней Фомин стремится опровергнуть низкую оценку историографических трудов Ломоносова, ставшую уже практически общим мнением. Фомин тщится доказать, что Ломоносов, опиравшийся на «Синопсис», был кругом прав, а Миллер, анализировавший первоисточники, был клеветником и неумехой. Да, у Миллера были ошибки (особенно поначалу, когда плохо знал русский). Но главным доказательством служит то, что в XX в. Кузьмин, Фомин и Вилинбахов повторяют то, что в XVIII в. придумал Ломоносов, да так и не смог доказать.