– Это, типа, распространенная греческая фамилия, очень. – Она нажимает на кнопку запора дверцы, потом оттягивает ее, пристально смотрит на меня – точно я редчайшая из экзотических птиц. – Я хотела вам пластырь принести, да Уэйн их больше не держит.
Я ничего не отвечаю, она все смотрит на меня, потом говорит:
– Типа, так. А вы кто?
Теперь она говорит иначе, сонно, как будто я нагоняю на нее бог весть какую скуку. Я снова слышу крик чайки. Разбитая Викки губа пульсирует, черт бы ее побрал.
– Спортивный журналист.
– Угу. – Дебра приваливается бедром к краю дверцы. – А о чем пишете?
– Ну. О футболе, о бейсболе, об игроках.
Я прикладываюсь к сладкому, холодному питью. Мне и вправду стало получше. Кто бы мог подумать, что рутбир способен восстанавливать и веру, и здоровье или что я найду его в этой полудеревне, усохшей до нескольких автостоянок, магазина для взрослых, закрытой придорожной киношки для автомобилистов – до останков экономического бума, которого не было. И что среди них обнаружится добрая самаритянка. Дебра.
– Ладно, – произносит она, снова обшаривая взглядом шоссе; маленькие серые глаза ее щурятся, словно она надеется увидеть кого-то, кто, по ее сведениям, никогда здесь не проезжает. – А у вас есть любимая команда и все такое?
И она глуповато улыбается, как будто мысль об этом смущает ее.
– В бейсболе – «Детройтские тигры». Мне не всякий спорт нравится.
– Типа?
– Хоккей.
– И правильно. Забудьте. Сплошные драки, никакой игры.
– Вот и я о том же.
– Значит, вы, типа, в молодости были большим спортсменом?
– Я и тогда любил бейсбол, но только ни бегать, ни битой махать толком не умел.
– Угу. И я тоже. – Она с несообразной силой затягивается сигаретой и сразу выдыхает дым. – Ну так. А почему вы заинтересовались этим делом? Где-нибудь прочитали о нем?
– Сначала учился в колледже. Потом, когда повзрослел, выяснилось – за что я ни берусь, ничего у меня не получается, только одно я и умею – о спорте писать.
Взгляд у Дебры растерянный. По ее представлениям, большой успех должен иметь другую сюжетную линию, не начинающуюся с неудач. Что же, на сей счет я могу преподать ей чертовски полезный жизненный урок.
– Как-то не очень здорово это звучит, – говорит она.
– Тем не менее это
Дебра вздыхает. Взгляд ее опускается с моего лица на разорванную, окровавленную штанину, на ободранные башмаки, потом поднимается к влажному, слегка размякшему стакану, который я держу обеими ладонями. Я не отвечаю ее представлениям о большом успехе, надеюсь, однако, она не отмахнется от сказанного мной. Даже малая часть подлинной правды способна произвести большое впечатление.
– У вас есть какие-нибудь планы? – спрашиваю я.
Дебра затягивается сигаретой, для чего ей приходится поднять подбородок повыше.
– Вы это о чем?
– О колледже. Не то чтобы он был необходим. Но как идея будущего…
– Мне бы хотелось поехать работать в Йеллоустоунский парк, – говорит она. – Я много чего о нем слышала.
Взгляд ее опускается к надписи АНАЛИЗ КРОВИ на футболке.
Я немедля проникаюсь энтузиазмом.
– Отличная мысль! Я когда-то и сам подумывал о работе в парке.
Она и вправду приходила мне в голову, когда я размышлял после развода о том, как жить дальше. Голубая пластиковая нагрудная карточка с надписью ФРЭНК: НЬЮ-ДЖЕРСИ представлялась мне в то время стоящей вещью. Я думал, что мог бы управлять сувенирной лавкой в отеле «Харчевня Старого служаки».
– Сколько вам лет, Дебра?
– Восемнадцать. – Она внимательно вглядывается в свою сигарету, словно обнаружив в той какой-то дефект. – Типа, в июле.
– Что же, самый подходящий для Йеллоустоуна возраст. Школу вы весной заканчиваете, так?
– Школу я бросила. – Она роняет сигарету на асфальт, растирает ее кроссовкой.
– Ну, для тамошних людей это, наверное, значения не имеет. Им нужны рабочие руки.
– Да…
– Слушайте, по-моему, это хорошая мысль. И кругозор ваш такая работа расширит.
Я был бы рад написать ей рекомендацию на фирменном бланке журнала: «Дебра Спанелис – девушка не из тех, какие встречаются вам каждый день». Ее бы мигом и приняли.
– У меня ребенок, – говорит Дебра и вздыхает. – Вряд ли мне позволят привезти его в Йеллоустоун.
Она поднимает на меня ничего не выражающие глаза, по-женски поджимает губы, потом отворачивается к «Нулевой отметке» – безразличной, с похлопывающим на ветру тентом.
Я перестал представлять для нее интерес и не могу винить ее за это. С тем же успехом я мог обращаться к ней с планеты Плутон, да еще по-французски. Никаких ответов ей от меня не дождаться.
– Пожалуй, не позволят, – сумрачно соглашаюсь я.