Спортивный журналист

Взгляд Дебры возвращается ко мне, неожиданно делается призывным. Стакан мой стал совсем мягким, податливым, сказать нам друг дружке больше, в сущности, нечего. Некоторые знакомства никого ни к какому добру не приводят – такова неоспоримая правда жизни. И существуют пустые мгновения, которых нельзя избежать при всех наших благожелательных стараниях и надеждах на лучшее.

– Ну, как вы себя чувствуете? – Она на манер адвоката прикасается к своему подбородку указательным пальцем.

– Лучше. Гораздо лучше. Эта штука мне здорово помогла. – Я благодарно улыбаюсь пустому стакану.

– По-моему, его когда-то как лекарство давали. – Вильнув бедрами, она проводит пальцами по стеклу дверцы. – По-вашему, это плохо, что у меня еще нет твердых планов?

Она прищуривается, стараясь угадать – если я совру – мой настоящий ответ.

– Нисколько, – говорю я. – Планы у вас появятся. И долго вам их ждать не придется. Вот увидите. – Я без большой уверенности подмигиваю ей. – Пока доберетесь до двадцати пяти, ваша жизнь раз пятьдесят переменится.

– Потому что я старше стану, верно? Мне не хочется профукать всю мою жизнь.

Она постукивает по стеклу ноготками, потом опускает руки. А мне поневоле вспоминается сон Херба Уолджера о ненависти и смерти. Каждый имеет полное право на счастье, но временами у тебя не оказывается ничего, чем ты смог бы помочь себе.

– И не профукаете, – говорю я. – Она у вас вся впереди.

Я улыбаюсь Дебре, широко, ободряюще, хоть и не думаю, что это сможет как-то помочь ей или мне.

– Да ладно. – Дебра тоже улыбается, впервые, робкой улыбкой воспитанной, осторожной девушки. – Мне надо идти.

Она оглядывается на «Нулевую отметку», под навесом которой желтый «корветт» помигивает красными огоньками.

– Подвезти вас?

– Не-а, дойду.

– Огромнейшее вам спасибо.

Дебра окидывает взглядом телефонную будку, привалившуюся к ней магазинную тележку, слетевшую с рычажка трубку. Безрадостная картина. Сейчас я оттуда ни за что бы звонить не стал.

– А вам нравится про лыжников писать? – спрашивает она и покачивает головой, словно уже зная мой ответ. Ветерок взметает пыль, бросает в наши лица.

– Нет. Я и на лыжах-то стоять не умею.

– Я тоже, – говорит Дебра, снова улыбаясь, и вздыхает. – Ладно. Ну так. Приятного вам дня. Как, вы сказали, вас зовут?

Она уже уходит.

– Фрэнк.

Фамилию я по какой-то причине не называю.

– Фрэнк, – повторяет девушка.

Я смотрю, как она идет по парковке к «Нулевой отметке», выуживая из кармана новую сигарету, немного согнувшись навстречу холодному ветру, который хоть не усиливается, и на том спасибо, – насколько я понимаю, ее надежды на приятный день нисколько не лучше моих, обоих нас обдувает ветер, мы оба ждем чего-то, готовые к лучшему. И надеюсь, что обоим улыбнется небольшая удача. Жизнь не состоит из одних восхождений.

12

Самое донышко дня, глубокий колодец теней и весеннего полусвета – время, когда поздний день становится ранним вечером и всем нам хочется посидеть в кожаном кресле у открытого окна, немного выпить с теми, к кому мы относимся с любовью или приязнью, почитать о спорте и, быть может, вздремнуть немного, а после проснуться, пока день не угас совсем, выйти в наши прохладные дворы и послушать щебет птиц в древесной листве, их сладкое вечернее пение. Для таких росистых интерлюдий и построены наши пригороды. И если вступать в них с осторожностью, они могут сослужить нам добрую службу независимо от места, которое мы занимаем в обществе, от того, обладаем ли упомянутой мною свободой или не обладаем. Иногда я так тоскую по этой простой мере времени и места – скажем, когда оказываюсь один в мглистом Спокане или промозглом Бостоне, – что глаза мои наполняются неразумными слезами. Тоска эта, разумеется, пасторальная, однако она нападает на любого из нас.

Теперь все, похоже, идет более резвым ходом.

Я быстро проскакиваю сквозь Фрихолд, поворачиваю у ипподрома к востоку, протискиваюсь к Первому шоссе, миную щит «Фазаний луг и ручей». «Хорошая жизнь по доступным ценам» – значится на другой его стороне.