Способный ученик

Но зрелище меня не возбуждает. Много лет назад, еще на плантации, я сам вот так же стоял на коленях, пока меня имели сзади любители дармовщины. Три дня подряд. Только мне забили шею и руки в колодку, и я даже не мог вытереть лицо, на котором высыхало мужское семя. Никто даже не рисковал засовывать член мне в рот, но им нравилось кончать на лицо. Я не видел, кто это был — из-за колодки мне были видны только ноги. Впрочем, когда слезы кончились, я уже с трудом открывал глаза, потому что они слиплись от спермы. Я был рад, что меня трахают, потому что толчки сгоняли мух с иссеченной спины. Мной разрешили пользоваться всем, даже рабам. Казалось, задницу отделяет от меня тысяча миль, не меньше, настолько у меня все онемело. Но все же я чувствовал боль каждый раз, когда кто-то засовывал мне, чувствовал их толчки, пока не терял сознание. Тогда меня окатывали водой, и все продолжалось дальше. Кто-нибудь другой сошел бы с ума. Но я не сошел.

Еще через неделю, когда я смог кое-как стоять, меня послали на сбор тростника. Я рубил его на коленях, потому что едва держался на ногах, и бич надсмотрщика гулял по моей спине вдвое чаще, чем по спинам других. Но я сцеплял зубы и работал дальше. А по ночам приходилось отбиваться от извращенцев, у которых после дня работы еще оставалось желание почесать об кого-то свой отросток. Как-то меня изнасиловали вдвоем — один держал, другой трахал. Оба имели глупость сообщить мне, что мой зад понравился им еще с той поры, когда я валялся в колодках перед бараками. Одного я подстерег и убил через день — стукнул камнем по голове, сбросил в овраг и свернул полумертвому шею, чтобы было похоже, будто он сам упал. Я тогда был слишком юн и слаб, чтобы свернуть шею взрослому мужику. Второй стал ходить с оглядкой и ко мне больше не приближался. Тогда я нажаловался надсмотрщику, что тот парень собирался совершить побег. И в подтверждение своих слов предложил выбить из него признание плетью. Надсмотрщикам хотелось поразвлечься, и они согласились. Пообещав посадить меня в колодки на три дня, если парень не признается.

Как же у них отвисли челюсти, когда через пару часов парень вопил, рыдал, умолял и признавался во всем. О, я многому научился за свою недолгую жизнь. И познал искусство порки буквально на собственной шкуре.

Что было потом, понятно. Рабы меня возненавидели, а надсмотрщики зауважали. Больше меня никто не трогал. Когда нужно было наказать особо строптивого раба, звали меня. Я вытянулся, раздался в плечах, на руках и ногах вздулись мускулы. На меня перестали смотреть с вожделением, а стали — со страхом. Со временем до хозяина дошли слухи, что такой талант прозябает на плантации. Он вызвал меня в имение и скоро назначил главным надсмотрщиком, поставив над всеми рабами и даже над охранниками. Я служил ему двадцать лет, и он был мной доволен. Потом он умер, и имение перешло к его сыну. Для него я сейчас готовлю этого непослушного мальчишку.

Теперь его трахает Зурхан. Я велю им не кончать внутрь, чтобы не разводить сырость и не облегчать мальчишке наказание. Он уже скулит тихонько, не в силах держать голову прямо и смотреть на меня. Зурхан рывком вытаскивает член и кончает ему на спину. Мальчишка стоит, пошатываясь, на четвереньках. На ковер падают слезы — или это пот?

За него снова берется Радо. Меня всегда поражает, что эти парни готовы засунуть кому угодно. Пусть даже этот кто-то рыдает, кричит и истекает кровью. Им просто наплевать. Сейчас кончит Радо, и Зурхан снова будет готов. Вон, следит за забавой напарника и поглаживает свой обмякший темный член. Теперь мальчишка начинает понимать, какую ошибку совершил. Кидает на меня отчаянный, умоляющий взгляд, но я равнодушно отворачиваюсь.

Радо таранит его сзади мощно, размеренно, неумолимо и по всем признакам на этот раз не собирается кончать быстро. Мальчишкины стоны срываются на визг, и он вдруг начинает отбиваться. Зурхан хватает его за плечи. Мальчишка рвется с безумными глазами и кричит:

— Пожалуйста, господин, простите меня! Я все сделаю! Позвольте мне взять в рот, пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА!!

— Радо, дай ему отсосать. Кончи в рот, и пусть все проглотит.

И Радо, ухмыляясь, вытаскивает из задницы мальчишки свой грязный член и засовывает ему в рот. Тот давится, пытаясь справиться с тошнотой, но быстро приноравливается. Он сосет неумело, но торопливо и жадно, будто боясь, что если он проявит недостаточно рвения, этот здоровый член снова окажется в его истерзанной заднице. Отсюда мне видно, во что превратился его задний проход. Зияющая дырка, опухшая и вывернутая, на ягодицах синяки, ссадины, кровь и сперма… нужно будет вымыть его, прежде чем вести к хозяину.

Стражник с блаженной мордой содрогается в оргазме, засунув мальчишке поглубже в рот. Когда вытаскивает, за членом тянутся струйки слюны и семени, повисают на губах мальчишки. Кажется, что его сейчас стошнит, и я уже берусь за плетку, но бедняга делает над собой усилие и глотает. На тонкой шее судорожно дергается кадык. Я всегда замечаю такие мелочи: наверное, снадобье обостряет восприятие.