Способный ученик

На это его мучения не кончаются. Ему приходится отсосать еще и Зурхану. Мальчик двигается, как сонная муха, и сосет, кажется, в полубессознательном состоянии, всхлипывая и дрожа. Слюна течет у него по подбородку. Зурхан, такой затейник, кончает ему не в рот, а на лицо. Мальчишка сидит на коленях, не осмеливаясь даже утереться.

Выставив стражников, я кидаю ему платок, наливаю вина в маленькую чашку, заставляю выпить. Он немного приходит в себя — и ловит мою руку, пытаясь поцеловать, шепчет что-то в горячке, обычные глупости: «простите», "пожалуйста", «сожалею», "позвольте". Тянется к моим штанам.

Я сажусь на топчан, подзываю его к себе, расстегиваю штаны и переворачиваю песочные часы.

— Ты должен удовлетворить меня, пока не песок не пересыпался. Или будешь строго наказан.

— Слушаюсь, господин. Я счастлив удовлетворить вас! — говорит он, страстно и очень правдиво.

Сосет он неплохо. Немного практики, и новый хозяин будет очень его ценить. Он быстро доводит меня до оргазма, сглатывает, вылизывает мне член. Хороший мальчик. Песка в верхней колбе еще много. Но я все равно говорю:

— Подай мне плетку.

В глазах его плещется ужас. Плетку он подает, но осмеливается заговорить, едва шевеля губами:

— Как же так, господин… в чем я провинился… вы же сказали…

— Ты должен усвоить, что господин не дает своему рабу обещаний. Ему не нужна причина, чтобы наказать тебя, — говорю я почти с сожалением. Не люблю эту часть обучения.

Велю ему лечь на топчан, на спину, подхватить себя руками под колени и развести их в стороны.

— Я разрешаю кричать. Но если ты посмеешь дернуться в сторону или опустить ноги, я позову пятерых охранников, чтобы они позабавились с тобой.

И хлещу его сложенной вдвое плеткой по промежности, по гениталиям и нежной внутренней стороне бедер.

Он не кричит даже и не визжит, а хрипит, потому что горло перехватывает от жуткой боли. Может быть, теряет сознание на несколько мгновений.

— Если я захочу взять тебя сейчас, что ты скажешь?

— В-в-возьмите м-меня, г-г-господин… — зубы у него стучат, он дрожит и заикается. — Я б-буду рад-д д-доставить… н-н-н-н… — не закончив фразы, разражается рыданиями.

— Можешь опустить ноги и лечь.

Я наливаю ему еще вина, от души надеясь, что действие снадобья кончилось. Но член снова твердый, как камень. Мальчишка тоже это замечает. Когда я расстегиваю штаны, он молча подается ко мне, обхватывает ладонью мой член и берет его в рот.

— Да, молодец, правильно. И двигай пальцами немножко. Сжимай. Вот так.

Он бьется надо мной долго. Но все напрасно, я не могу кончить. Отстраняю его, беру за подбородок. Говорю ласково:

— Малыш, постарайся еще. Последний раз на сегодня. Потом я напою тебя эликсиром, и все твои раны заживут, чтобы ты мог выспаться спокойно. А завтра попрошу хозяина, чтобы тебя продали в хорошие руки.

— Я сделаю все для вас, — шепчет он еле слышно. И я ему верю.

Сажусь на топчан и сажаю его сверху. Закрыв глаза, он насаживается на мой член. Кусает губы. Стонет. Вскрикивает. Дрожит. Но без устали работает и работает бедрами, пытаясь выдоить из меня семя. Лицо его бледно, волосы прилипли ко лбу, с подбородка капает пот — или это слезы? Чувствуя, как близится последний иссушающий оргазм, опрокидываю его навзничь. Он зажимает себе рот рукой, корчится подо мной, сдавленно стеная от боли. Я вбиваю, вбиваю его в топчан и наконец-то изливаюсь, сам измученный и потный, с бешено бьющимся сердцем. Это снадобье когда-нибудь меня доконает.

Прижимаю к себе мальчишку. Он все еще трясется и скулит, как голодный побитый щенок. Но в тепле моих рук дрожь понемногу утихает. Верный слову, я прижимаю к его губам склянку с эликсиром. Через пять минут он уже крепко спит, прильнув ко мне, будто к возлюбленному. Я позволяю себе провалиться в сон. Это тоже часть обучения — проверить, безопасно ли засыпать рядом с новым рабом.

Утром просыпаюсь от осторожных касаний ниже пояса. Мальчишка улыбается несмело:

— Хотите меня, господин? У меня уже все зажило.

— Нет, малыш. Ты вчера хорошо потрудился. Я очень доволен.

И мальчишка получает зримое подтверждение того, как я доволен. Он никогда не видал такой роскоши в своем бедном крестьянском домишке — мраморной купальни, изысканной еды, ловких массажистов, красивой ткани, удобных туфель. Его кормят и поят, отмывают и умащают дорогим маслом, не забыв смазать дырочку между ягодиц, к которой вернулась первозданная узость и теснота. Я беру его за руку — накрашенного, надушенного, одетого в легкий халатик — и веду к хозяину.

— Меня зовут Сафир, — объясняю по дороге. — Больше не называй меня господином. Теперь господин для тебя только один, и ты его сейчас увидишь. Порадуй его, и твоя судьба сложится благоприятно. Тебя продадут в хороший дом и будут с тобой обращаться ласково. Ну, а если ты будешь вести себя плохо, тебя вернут сюда, и обучение придется повторить.

Он кивает, бледнея. У нас никогда еще не было недовольных покупателей, и рабов никогда не возвращали.

Уже полдень, хозяин только поднялся. Мальчик бросается перед ним на колени, и голос его звенит от желания услужить.