Средь других имен

…Матвей работал с жаром, все же
Уже брала привычка верх
Над прежней страстью. Зная всех
И знаем всеми, не тревожим
Стремленьем вечным проверять
Как будто ясные вопросы,
Считая честью доверять
Уму и чести руководства.
Участком ведая своим,
Он стал хозяином отменным,
В работе жестким и крутым,
Себе отлично знавшим цену
И утвердившимся на том,
Что всё решилось Октябрем,
И всем судимым в те года
Не находил он оправданий,
Он верил честности суда
И правде личных показаний.
Уже работал он в райкоме,
Уже известен был в ЦеКа,
Уже росли в уральском доме
Два белокурых паренька.
…И вдруг его
   арестовали…
Как зверь в капкане, разъярен,
Метался он в своем подвале,
Как ни стучал о двери он,
Его наверх не вызывали.
Семнадцать дней он волен был
Решать по-своему задачу,
Зачем в тюрьму он угодил,
Что этот подлый арест значит?!
На восемнадцатый ему
Сказали: он попал в тюрьму
За то, что был врагом народа,
Что дерзкий заговор открыт
И что народ его казнит
Лишеньем права и свободы.
Еще при аресте с него
Сорвали орден, распоясан,
Небрит, он страшен был бы глазу,
Недавно знавшему его.
Но лейтенант, что вел допрос,
Такую мелочь перерос,
В лицо Матвею он кричал,
Что тот предатель и изменник.
Матвей сперва захохотал,
Потом вспылил. На оскорбленье
Он оскорбленьем отвечал…
Тогда его для охлажденья
Нашли удобным запереть
В дыру, где лечь или сидеть
Не мог он… было слишком тесно.
Стоял он… сколько — неизвестно…
Потом был вызван в кабинет,
И дальше все пошло, как бред…
Его семь суток не спускали
В тюрьму, семь суток он не спал…
Уже и силы изменяли…
Однако гнев не изменял.
В последнем проблеске сознанья
Он силу все-таки нашел
Порвать позорный протокол.
Его избили в наказанье
И, чтоб «морально повлиять»,
Не стали больше вызывать.

…Хотя Матвей был очень занят

Своею собственной бедой,
Он видел все ж перед глазами
Беду еще покруче той.
Когда бы был он исключеньем,
Воюя из последних сил,
Он горе легче бы сносил.
Но непонятное крушенье
Волною яростной своей
Смывало тысячи людей.
Вокруг него в подвалах камер
Ютилась, с каждым днем тесней,
Толпа испуганных людей,
Как он, объявленных врагами.
Оглушены, потрясены,
Не веря чувствам, слуху, зренью,
Открыв с глубоким изумленьем
Кулисы собственной страны.
Познавши опытом тяжелым,
Что их не судят, а хотят
Их подписей под протоколом,
Что больше нет пути назад.
Кто под угрозой, кто под пыткой,
Кто по привычке — доверять,
Отчаясь что-либо понять,
Они подписывали свитки
Таких чудовищных злодейств,
Таких кровавых преступлений,
Что у неопытных людей
Сжимало грудь от возмущенья.
Еще надеясь временами,
Что правда скрыта от ЦеКа,
Матвей обходными путями
Писал в Москву из-под замка.
Ответа не было… Ответ
Не приходил оттуда — нет.
В стране, чей строй и чей уклад
Считал он в мире самым лучшим,
И дни и месяцы подряд
Сидел он в камере вонючей
И видел то, чему бы он
Не верил — если бы не видел, —
Людей в несчастье и в обиде
И в клочья порванный закон.

______

Тянулось следствие полгода,

Потом в теченье трех минут
Его к лишению свободы
Приговорил военный суд.
В скороговорке трибунала
Ни слова не успев понять,
Матвей был выведен из зала
И заперт в камеру опять.
То, чем грозило заключенье,
Его не мучило совсем,
Всё отступало перед тем
Необъяснимым сокрушеньем
Того, что было для него
Важней и надобней всего.

______

На «пересылке» было людно.

«Болезнь», косившая Урал,
Как будто буйствовала всюду.
Матвей угрюмо наблюдал
Ее позорное явленье.
Этап был новою ступенью
В его открытиях, когда,
Овчарок вызвав на подмогу,
Людей готовили в дорогу.
Немой от гнева и стыда,
Он видел, как конвой этапа
Людей, раздевши догола,
В бесцеремонных грубых лапах
Вертел их хилые тела…
Как в эшелонах по два дня
Людей держали без питья,
Кормя их рыбою соленой.
Видал калек на костылях
И женщин, запертых в вагонах
С детьми грудными на руках.
Он помнил жесткие законы
Открытых классовых боев,
Но этот тайный мир был нов.
Враги?! Но разве их мильоны
Опасных Родине врагов?!
Хорош бы был народный строй,
Такой отмеченный любовью,
Такой всеобщею враждой
Всех поколений и сословий!
А если это не враги?
Каков же строй, где миллионы
Людей, невинно осужденных,
Добиться правды не могли?!
Кто был тот грозный провокатор,
Чья провокация могла
Желать подобных результатов,
Творить подобные дела?!
Тюремным опытом богатый,
Он факты строго отбирал
И с каждым днем все больше знал.
Как мало видел он когда-то,
Как всесоюзная печать
Умела правду замолчать.
Короче… он до Магадана
Познал немало новых чувств,
Но впереди был пятый курс —
Таежный рудник
«Безымянный».