Средь других имен

Японский быстроходный миноносец —
акулий неустанный острый нос
и клюзы, что похожи на глаза, —
волну клевал и снова воздымал
над нею, не спеша, стальное тело —
искал себе случайную добычу.

Он рыскал третий день в охотских водах,

охотясь за советскими судами.
В те дни японцы явно осмелели,
их одолел охотничий азарт —
на озере Хасан шла заваруха.

Война не объявлялась — ею пахло.

И капала соленая вода
с простуженного носа миноносца,
и всматривался в серый горизонт
раскосый капитан, седой, в очках,
настраивая цейсовский бинокль.

И вдруг: «Тревога!» Грузовой корабль

на траверзе внезапно замаячил.
Свистки, сигналы. «Расчехлить орудья!»
И с именем микадо Хирохито
наперерез — ведь времени в обрез!
За полчаса все сделать и — пропасть
в морской пустыне, в стыни, в серой мгле.

Под самый клотик флаги поползли:

«Застопорить машины для досмотра!
Иначе буду вынужден стрелять».

Ответ сигнальщик тут же доложил:

«Я нахожусь в своих, советских, водах».
И, не сбавляя хода, сухогруз
немой кормой к японцу повернулся.

— Предупредите выстрелом! Вперед! —

и за кормой — громадные буруны,
как струны, снасти на ветру гудят. —
Нет, не уйдет советская посуда! —
с улыбкой зыбкой шепчет капитан.
«А коль по ватерлинии судить —
посуда эта с нетяжелым грузом.
Там либо хлопок в трюмах, либо — чай».

Весь корпус черным крашен и облуплен,

но выбелен старательно спардек.
«Артек» — большими буквами по борту,
и порт приписки виден: Николаевск.
Опережая гарь пороховую,
японец устремился вперехват.

Советский пароход остановился.

А с миноносца в катер — матросня
с винтовками и старший офицер.
«Спустить все трапы» — подняли сигнал.

И вот уже на палубу спесиво

взобрался офицер и козырнул
идущему навстречу капитану.
Изобразил улыбку — этикет!
Цветистых фраз букет из уст японца:
— Мы сожалеем… Мы огорчены…
Мы вынуждены судно досмотреть…

Японская орава ворвалась.

— Насилие! Кто дал такое право?!

— Я, право, сожалею, капитан…
— В каких морских международных сводах?!
В советских водах — это уж разбой!
— А почему у трюмов часовые?
— Преступников на каторгу везем!
— Порт назначенья?
— Город Магадан.
— Откройте трюмы!
— Но… я протестую!
— О капитан, разумным надо быть!
Я ваших часовых обезоружу! —
и что-то прокричал своим матросам.

Возникла стычка, но… неравны силы.

У часовых отобраны винтовки,
лишь одному поставили фингал.
И вот открыты трюмы наконец…
А там — при тусклой лампочке — броженье…
Тревожная безмолвная возня…

— О господа! — Японец поклонился. —

Прошу вас, выходите все наверх. —
Он был наслышан о волне репрессий,
о том, что в этой полумертвой массе,
обросшей бородами, исхудавшей
от голода и от морской болезни,
завшивевшей, цинготной и угрюмой —
комбриги и комкоры могут быть,
писатели, артисты, профессура,
чекисты, инженеры и врачи.
— Прошу вас, господа, вы все свободны!
В ответ из трюма:
   — Заберите трупы!
Сейчас наверх мы вышлем делегатов
от уголовников и от Ка Эр.
Все не пойдут — от голода слабы…

И вот возник на палубе десяток

теней, едва похожих на людей,
заросших и трясущихся в ознобе,
худых и изможденных, словно смерть.

Японец поклонился и сказал:

— Вы можете уехать в Аргентину,
в Америку, в Канаду, господа!
Вас, как скотину, гонят на убой.
Сейчас мы капитана арестуем,
даем вам офицера и охрану —
плывите по морям, куда хотите!
До Гонолулу будем провожать!

Какой-то урка тоже поклонился:

— А черта ль нам в Америку мотать?
Чего мы в той Канаде не видали?
Да там своих таких «людей» хватает!
Пусть контрики плывут! Их забирайте!
— О, кажется, вы — вор? Таких не надо!
Что скажут остальные господа?
— Простите нас, мы тоже не поедем…
— Но почему?! Ведь вам один конец!
— Да, судьбы наши черные, конечно…

Виновными себя мы не считаем,

но верим: наверху, там, разберутся!
Надеяться на то не перестали —
товарищ Сталин обо веем узнает
и рано или поздно тех накажет,
кто эту к нам жестокость проявил!
За добрые намеренья — спасибо!
Но, господин японский офицер,
мы — коммунисты все и патриоты!
И просим вас: пустите в Магадан!

Японец постоял еще минуту,

потом склонился, снова козырнул
и, сгорбленный, поплелся тихо к трапу.
А через сутки судно швартовалось
в порту у мрачных сопок Магадана.
И прибыло на палубу начальство,
увидело конвойных без винтовок
и, выслушав подробнейший рапорт
начальника конвоя, капитана,
велело всем сойти на страшный берег.

Наручники им тут же нацепили.

А заключенных, что и полагалось,
пытавшихся спектаклем на борту
о мнимой невиновности своей
втереть очки вождю, советской власти, —
с удвоенной охраной повели
в ближайший магаданский распредлагерь.