Средь других имен

Безумье войны познается утратой.
Убили и мужа, и младшего брата,
А после ночной, взрывшей город, бомбежки
От дочки осталась лишь в валенке ножка.
Как жить? Как с судьбой своей женщине спорить?
Рассудок ее помрачился от горя.
Но все же один из агентов негласных
Донес, что безумная эта опасна.
И следователь легко и умело
Еще сочинил одно новое дело
Из тех, что настолько нужны и важны
Для безопасности нашей страны,
Что переплет у таких дел отмечен
Особой пометкой: «Хранится навечно».
И, стоя на страже страны, трибунал
На двадцать пять лет ее в лагерь послал.
Но бог приговор милосердный изрек,
Пославши ей смерть, сократившую срок.
В весеннее утро (апрель был в разгаре)
Она умирала на лагерных нарах.
Ей чудилось, что по песчаной дорожке
Бежит ее девочка в платье в горошек
И ручки к ней тянет… Совсем уже близко.
И тут же назойливо звякали миски.
От горя к чуждому страданию глухи,
Перловую кашу жевали старухи.
Два дня, ожидая приказ к погребенью,
В сарае лежал ее труп на поленьях.
И мухи повисли, оцепенев,
На бирке, привязанной к голой ступне.
Раз номер она на спине носила,
То с номером должно ей лечь и в могилу.
Но тело, лежавшее без движенья,
Последнее ждало еще униженье:
Как только за зону открылись ворота
И скрылась телега за поворотом,
Задержан был гроб и с привычною хваткой
Обыскан видавшею виды солдаткой.
И капнул слезою березовый сок
На вставший в то утро в лесу бугорок.
Как кошку, как падаль ее схоронили,
Ни надписи, ни креста на могиле.
Березовый кол, укрепленный в песке,
С доскою и номер на этой доске.
Раз номер она на спине носила,
То с номером должно ей лечь и в могилу.
Приходит пора соловьиного мая.
Лес лезет на просеки, плеши латая.
И между людского позора столбами
Травы колыхнулось зеленое пламя.
Лежит под столбом ее мертвое тело,
Но живо в архиве за номером дело,
И дел этих поднакопилось — гора!
И все номера… номера… номера…
Приходит октябрь. Ржавеют дубы.
Как старые кости, желтеют столбы.
Бугрится земля, и буграм нету счета,
Как будто здесь крот-великан поработал.
И в сером миганье сырого утра
Видны номера… номера… номера…
И мы, кто в ту пору не думая жил,
Но совесть в сердце своем сохранил,
Во имя зарытых в болотах и чащах,
При жизни молчавших, посмертно молчащих,
Детей, сумасшедших, калек, стариков,
Лишенных погонов фронтовиков,
Исконных своих и иноплеменных,
Во имя их всех, без суда осужденных,
Чтоб жизнь на земле была человечной,
Клянемся запомнить это навечно!

~~~

На жаргоне название женского лагеря: «кобылий двор». Кроме общелагерной изгороди, на нашем «кобыльем дворе» был огорожен колючей проволокой особый барак для сифилитиков. Но после того, как врачи признали, что на данной стадии заболевания сифилитики не заразны, их стали расселять по другим баракам.