Среди свидетелей прошлого

Ого, как они засуетились!.. Допросы, очные ставки, требования признаний… А, собственно, почему они радуются? Что у них в руках? Письмо Герцена, на основании которого делается вывод, что Чернышевский собирался бежать за границу. Две тетради с трудночитаемым текстом. Картонные полоски со столбцами букв и цифр. Донос Яковлева. Письмо Костомарова мифическому Соколову. Наконец «собственноручная» записка. Не так много. Не так страшно. Нужно все обдумать и убедительно опровергнуть.

Опровергнуть?.. Да будь он трижды прав, что его правота этим подлецам, лакеям, отягощенным чинами и титулами! Будто их интересует истина! Суд сената! Однако Чернышевский знает: процесс всегда будет привлекать внимание лучших людей. Не сейчас, так потом, но настанет же время, когда откроется вся правда о всех неправдах самодержавия. Значит, надо сказать, отстаивать эту правду!

И Чернышевский пишет «пояснения», «заметки», «прошения», письма официальным лицам. Он дважды и трижды рассматривает каждое обвинение, разбирает по косточкам, вскрывает суть — и доказывает очевидную абсурдность. Да, противостоять железной логике Чернышевского трудно. Невозможно! А потому ее… «не принимают во внимание». Но Чернышевский доказывает, Чернышевский борется.

Если несколько нарушить хронологическую последовательность различных «пояснений» Чернышевского и суммировать его аргументы «против», получится убедительная и стройная цепь опровержений.

Итак, его обвиняют в том, что он собирался бежать за границу к Герцену, чтобы вместе с ним издавать «Современник». Однако у него факты, свидетельствующие, что он не думал и не мог бежать.

Не думал! Иначе зачем было переезжать с семейством в Саратов? Разве оттуда легче попасть в Европу, чем из Петербурга? И эти хлопоты со сдачей внаем квартиры, распродажей обстановки… Неужели у него недостало бы смысла и умения уехать, не подав ни малейшего знака? Кстати, он даже не позаботился приготовить для Ольги Сократовны доверенность на заведование саратовским домом. Почему? Да потому, что собирался ехать следом. Ведь он выдал ей эту доверенность тотчас после ареста, едва увидел, что скоро в Саратов не попадет. Денег у него сейчас тоже немного. А он перед самым арестом еще роздал из своих средств на разные нужды сотрудникам «Современника». Поступил бы так человек, готовящийся к побегу?.. Наконец, после закрытия «Современника» он принялся за осуществление нескольких новых, весьма значительных изданий. Зачем? Нет, он не думал бежать…

И не мог!.. Материально он в России хорошо обеспечен. Что бы он стал делать за границей? Он и писать-то не по-русски не умеет… Издавать вместе с Искандером журнал? Опять-таки нелепость! Всем известны их весьма неприязненные личные отношения (об общности интересов можно и умолчать!). Разногласия по ряду вопросов. Острая полемика. А ведь каждый из них — и он и Герцен — привык быть полным хозяином журнала…

Да и вообще зачем разбираться во всем этом? Ведь доказательством его невиновности служит аргумент еще более веский — закон. А закон (следуют ссылки на том, книгу, статьи) говорит: не только намерение эмигрировать и самое эмигрирование не составляет преступления, преступлением становится уже только ослушание приказанию вернуться. Вот так-то, господа судьи!

Подумать только, как много хлопот доставили всем эти две тетради, найденные при обыске! Их даже посылали для прочтения и расшифровки в министерство иностранных дел… Между тем записи в тетрадях вовсе не шифр! Это своеобразный способ сокращенного писания — замена стенографии. Им пользуются все, кто много пишет. Студенты, например. А он, Чернышевский, с детства много писал.

Ах, кажется странным содержание некоторых записей? Но ведь он готовился стать писателем-беллетристом. Порядок возникновения романа таков: берется факт и отдается на волю фантазии. В дневниках — игра фантазии над фактами.

Внимание следствия привлекла сцена, где некто говорит девушке, что со дня на день ждет ареста. Но, представьте, он имел в виду вовсе не себя. И он может без труда доказать это, сопоставляя факты дневника с фактами своей жизни. Он даже готов открыть комиссии, кто был прототипом для этой сцены. Немецкий ученый Иоганн Кинкель. О нем много рассказывали газеты.

Да! «Разбиравшим бумаги мои должно было бы знать, что они разбирают бумаги литератора!»

…Дались же комиссии эти картонные полоски! Шифр! Интересно, откуда они взялись в его кабинете? Наверное, родственник, Алексей Студенский, оставил. Алексей занимается лексикографией и этимологией, составляет таблицы. Шифр!.. До чего же беспомощны обвинители, если оперируют такими уликами! Он с трудом припоминает даже общий вид картонок. Но припомнить надо… Кажется, так: с одной стороны ряд цифр от 1 до 35 или 36, а против каждой цифры — буква русской азбуки. Значит, если это шифр, то каждой букве соответствует одна цифра. Например: а — 1, б — 2, л — 12.

Но тогда для секретности даже слитно не напишешь 1212, поскольку читающий не поймет, то ли это «алб», то ли «лаб», то ли «лл». Но ведь сие младенчество, а не шифр!