Среди тысячи слов

– В этот раз сделаю исключение, – сказал Мартин, слегка нахмурившись. – Но могу отпустить лишь на один вечер. Кто-то еще? Опусти руку, Лен.

Все засмеялись, а Джастин казался довольным собой. Груз моей вины и смущения казался таким тяжелым, что я не могла поднять глаза и встретиться взглядом с Айзеком.

«Почему я испытываю вину? Он уезжает из города. Он сказал, что покончил со старшей школой…»

– Ладно, – сказал Мартин, хлопнув в ладоши. – Давайте вернемся к работе. Уиллоу? Айзек?

Мы снова прогнали сцену, и в этот раз без флирта. Ничего милого. Айзек произносил свои слова с еле скрываемым презрением. Раненый принц, издевающийся над возлюбленной, предавшей его. Его голова на моих коленях была подобна тяжелому камню. Теперь мы уже не играли свои роли. Мы просто были самими собой.

Понадобилась всего одна суббота, чтобы создать связь между нами. Айзек поделился со мной личной информацией. Я подпустила его так близко к моей истории, как никого другого. Время, что мы провели вместе, стало основой этой сцены. Мое согласие пойти на танцы с Джастином было предательством. Боль Гамлета была болью Айзека. Сожаление Офелии – моим собственным.

Когда все закончилось, Мартин еще раз хлопнул, но в этот раз аплодируя нам.

– Идеально, – сказал он. – Это было идеально. Это придает сцене объем. Хорошая работа, вы двое. Давайте дальше…

В конце репетиции я поспешила забрать вещи и уйти. Потом я вспомнила, что Джастин отвозит меня домой. Он ждал меня у входа в театр и казался довольным своим триумфом. Меня это взбесило.

Я попыталась засунуть сценарий в сумку слишком быстро, уронила его, и папка с тремя кольцами открылась, ударившись об пол. Страницы рассыпались, и я встала на колени, чтобы собрать их. Рядом со мной кто-то присел, и я ощутила запах бензина, крема после бритья и сигаретного дыма.

– Мне казалось, ты говорила, что не пойдешь, – заметил он. На его челюсти заходили желваки.

«Ты сказал, что покончил со старшей школой», – захотелось крикнуть мне.

– Я изменила свое решение, – ответила я, выставив вперед подбородок. – Мне это позволено.

Он издал резкий смешок.

– Ага, позволено.

Айзек протянул мне стопку бумаги, а потом замер, нахмурившись и глядя на маленькие черные крестики, ползущие по полям, слово кишащие насекомые.

– Репетиции такие скучные?

– Нет. Это просто рисунки.

– Ты сказала, что рисуешь, когда тебе скуч…

– Отдай их мне, пожалуйста.

Суровые линии его лица смягчились, и он передал мне бумаги. Чуть ли не против воли. Словно не хотел отдавать все эти черные кресты обратно мне.

– Доброй ночи, Уиллоу, – тихо сказал он и поднялся на ноги.

– Доброй ночи, Айзек, – ответила я, но он уже ушел.

Глава восемнадцатая Айзек

– Какого черта, Марти? – спросил я, когда последний член труппы ушел. – Влюбленным? Я выглядел, черт возьми, влюбленным?

Мартин просто спокойно взглянул на меня.

– Я не собираюсь менять постановку, – ответил он. – Буду называть вещи так, как вижу. Но я надеялся…

– Хватит этих надежд. Делай с постановкой что хочешь, но хватит уже этого сводничества.

Его взгляд стал суровым, и он скрестил руки на груди.

– Говорю то, что вижу, – снова сказал Мартин. – Если ты даешь мне эти эмоции, я использую их в пьесе. – Он подошел ко мне. – Ты ничего с этим поделать не можешь. Но в отношении ее ты что-то можешь сделать.

– Слишком поздно, Марти, – ответил я, и весь гнев покинул меня. – Я уезжаю из Хармони. Выберут меня твои агенты по поиску талантов или нет.

– Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь, когда это произойдет. Но я также надеюсь, что ты не упустишь то, что прямо перед тобой, – он хлопнул меня по плечу. – Никогда не будет слишком поздно. Эти два слова самые большие, самые мощные убийцы надежды, когда-либо придуманные человечеством.

* * *

Я открыл дверь трейлера и увидел, что батя вырубился на диване, а все еще дымящаяся сигарета лежит в пепельнице на кофейном столике. Пачка неоплаченных счетов служила подставкой для стакана, испачканная пивом, виски и остатками фаст-фуда. Если у безнадежности и был запах, то это запах выдохшегося пива, жира и переполненной пепельницы.

– Еще не слишком поздно ко всем чертям убраться отсюда, – пробормотал я.

Но вместо того, чтобы собрать вещи и отправиться к Марти, я потушил сигарету и выключил свет.

На следующее утро я налил молоко в миску с хлопьями и ел их, стоя у кухонной стойки. Наконец, батя проснулся и сел, моргая и глядя на меня заспанными глазами, почесывая щетину на подбородке.

– Идешь на работу?

– У меня выходной.

Он сел на диване.

– Берешь выходной?

– Я не беру выходной, батя, – спокойно сказал я. – Я не работаю по вторникам.

Автосервис, в котором я работаю в Брэкстоне, хотел назначить мне полный рабочий день, но я то работал в автосервисе, то помогал Марти в театре. Батя ни за что не должен про это знать.

Я начал есть хлопья быстрее.

– Что будешь делать весь день? Репетировать эту глупую пьесу? Бегать в колготках и бриджах, бормоча кучу дерьма, которую никто не понимает?

– Да, бать, именно этим я и собираюсь заняться, – сказал я.

На мгновение он уставился на меня. Я ответил тем же.