Среди врагов

– Дедка! Дедка! Мамка картошки принесла и француза с собой привела.

Слез и дедка с полатей, глядит на меня грозно, бесстрашно.

– К сатане его на колена!

– Не француз он,  – говорит баба,  – от них же убег.

Стал старик тут меня допытывать, ратный ли я человек.

– Сам,  – говорит,  – тридцать пять годов в солдатах под Суворовым протрубил.

И пошел повествовать про былые времена, про великого Суворова.

– Вот и Кутузов – такой же суворовец,  – говорит,  – не устоять супротив него этому Бонапарту, помяни мое слово!

– А Москву-то,  – говорю,  – как-никак почти всю уже спалили.

– Жаль-то, жаль ее, матушки – говорит – да нет худа без добра: обстроится, небось, краше прежнего. А баре, пока что, хочешь не хочешь, в поместьях своих год-другой поживут, и крестьянам оттого польза будет.

– Какой ты, дед, умный, рассудливый.

– Мы, внучек,  – говорит,  – хоть и в лаптях ходим, а на три аршина в землю видим.

Тем часом хозяйка нам и картошку сварила. Воздали честь картошке, а там и спать завалились,  – те на полатях, а я на лавке, да как убитый до утра проспал.

Поутру снова в путь-дорогу, но уже обратно в город. Прежние опять улицы и переулки.

Вдруг – владыко всемилостивый!  – мимо меня острожников гонят, да тех же самых, у коих в логове я намедни побывал, по страшилищу-эфиопу Мирошке сразу их опознал. К забору прижался, пока минуют. Ан и Мирошка меня уже заприметил:

– Старый знакомый!  – кричит мне и рукой машет.  – Ну и хитер же ты, как погляжу: французом обрядился!

Тут унтер конвойный, капрал, меня к допросу:

– Какого, мол, полка? Где с ними спознался?

Только рот я раскрыл, как ломаная речь моя меня уже и выдала.

– Э!  – говорит.  – Да ты сам никак русский?

– Русский,  – говорю и стал было оправдываться.

Но он и слушать не хотел.

– Запанибрата с разбойниками,  – стало, и сам разбойник. Забирай его!

И забрали меня, раба Божья. А моим «старым знакомым» то и любо – еще издеваются:

– Нашего полку прибыло!

Тут вдогонку за нами кто-то скачет, гикает. Оглянулись конвойные, оторопели:

– Казак! казак!

А казак уже налетел, пикой своей одного из них приколол, другого… Но капрал изловчился, тесаком его по правой руке хватил. Опустилась рука молодецкая. А коню его четвертый конвойный штык в грудь всадил. И грохнулся конь, а с конем и всадник. Не успел казак приподняться, как тот же конвойный прикладом по башке его ошеломил.

Острожники меж тем врассыпную наутек пошли. Пустился было и я бежать, да встречный взвод французский меня задержал. Двоих острожников тоже воротили, связали. Очнулся и казак, да руки за спину скручены. И погнали нас вперед, а приколотых конвойных товарищи на руках понесли.

Долго ли, коротко ли, доставили нас и до места – некоего казенного здания. Вышел на двор к нам офицер, выслушал доклад капрала и наши имена записал. Казак Леонтием Свириденко назвался, я – Андреем Смоленским. И ввергли нас в подвал, в коем десятка два с лишком таких же узников уже томилось.

– Здорово, други любезные!  – говорит им Свириденко.  – Знать, тоже решения себе ожидаете?

– Какое уж тут решение!  – говорят.  – Над всеми смерть неминуечая висит.

– Ну что ж, на миру и смерть красна. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Да князь Кутузов нас, даст Бог, еще выручит. Слыхали ль вы, братцы, самоновейшую песню солдатскую про светлейшего?

– Не слыхали,  – говорят.

– Так вот слушайте. По всему лагерю ее уже распевают.

И запел он ту песню, а я, чтобы не забыть, тут же записал:

Хоть Москва в руках французов,
Это, право, не беда!
Наш фельдмаршал князь Кутузов
Их на смерть впустил туда.

Вспомним, братцы, что поляки
Встарь бывали также в ней;
Но не жирны кулебяки —
Ели кошек и мышей.

Свету целому известно,
Как платили мы долги,
И теперь получат честно
За Москву платеж враги.

Побывать в столице – слава!
Но умеем мы отмщать:
Знает крепко то Варшава,
И Париж то будет знать!

Глава шеснадцатая

Партизаны Фигнер и Давыдов

Сентября 28. Душа-человек этот Свириденко! Своими россказнями про житье-бытье казачье всех нас, узников, как живой водой опрыснул. Наполеон у него ворона: «не вороньему-де клюву рябину клевать»; французы – то «хранцузы», то «францы-хранцы»; сам же он – партизан из донских казаков. Партизанских отрядов, дескать, теперь уже много: Фигнера, Давыдова, Сеславина, Кудашева, Вадбольского. Вольными птицами охотятся за всякой зловредной мошкарой: неприятельских фуражиров и мародеров ловят, курьеров перехватывают, отбивают транспорты, забирают пленных.

илюстрацея вставлена времено должын тут быть партизанен давыдов(?)

Еще с месяц назад Свириденко служил под атаманом донцов, графом Платовым; да партизан Фигнер его к себе переманил.