Срединная Англия

Вот что меня удивляет вновь и вновь во время поездок по моему избирательному округу: мы гораздо более едины и у нас гораздо больше общего, чем того, что нас разобщает.

Джо Кокс, из первого выступления в Британском парламенте,

3 июня 2015 года

34

Сентябрь 2017-го

Здесь, на вершине Бикон-Хилла, краски в листве деревьев о приходе осени не возвещали. Леса, окружавшие лысую макушку холма, словно тонзуру монаха, — ели, сосны и другие вечнозеленые. И только если пройти по тропе до самого обрыва и глянуть вниз, по-над лужайками и фервеями муниципального гольф-клуба, можно приметить проблеск верхушек платанов, кленов и дубов, блеск багрянца и золота, провозглашающих конец лета и постепенную смену времен года. Здесь в тихое, почти безмолвное пятничное утро в сентябре, под небесами безоблачной синевы, Бенджамин и Лоис стояли торжественно, готовясь отдать последнюю дань памяти матери и отцу.

О том, как следует поступить с его останками, Колин выдал очень подробные указания. Прах жены он хранил в урне на каминной полке у себя дома более шести лет и в своем завещании велел смешать его со своим и развеять с вершины Бикон-Хилла, высочайшей точки холмов Лики, чуть дальше мили от дома в Реднэле, где он провел всю свою супружескую жизнь. Он также велел развеять прах в день годовщины свадьбы — 15 сентября. Год, впрочем, не уточнял, и, на беду, 15 сентября 2016 года Бенджамин застрял в шотландской глухомани, в разгар мучительной недели, проведенной в компании из десятка начинающих поэтов и романистов, расставшихся с приличными деньгами ради того, чтобы впитать Бенджаминову писательскую мудрость. По счастью, в 2017 году этот день (а также еще примерно тридцать по обе стороны от даты) у него в дневнике был пуст. Лоис же, поскольку наконец устроилась библиотекаршей при каком-то оксфордском колледже и ежедневно моталась туда-сюда, решила, что по такому случаю ей полагается отгул.

И вот они, брат с сестрой, стояли на холме, переполненные воспоминаниями, оглядывали пейзаж, за сорок один год почти совсем не изменившийся — с тех пор, как Бенджамин привозил сюда Лоис на долгие прогулки, забирал из больницы во внешний мир, рассказывал ей путаные школьные байки и все пытался выманить из нее отклик, помочь ей забыть, пусть на несколько часов, ужас взрывов в бирмингемских пабах. Что правда, то правда: теперь на далеком горизонте, облаченные в белый алюминий, высились три башни новой больницы имени Королевы Елизаветы, чего не было в 1976-м, и, что ощущалось еще острее, не существовало больше Лонгбриджского завода, кое-где его заместили жильем, магазинами и зданиями колледжа, а кое-где попросту снесли, и остались в пейзаже обширные уродливые шрамы. Но в остальном вид был прежним — вид на Загородный парк Уэйзли и Френкли-Бичез, на Клент-Хиллз, Хэгли и Черную страну за ними. Это постоянство успокаивало: оно напоминало о недвижимости и преемственности в мире, который, казалось, менялся быстрее, чем Бенджамин с Лоис успевали понимать. Какими бы молодыми ни ощущали они себя изнутри, для постороннего наблюдателя они были уже в годах: Бенджамин с серебристой шевелюрой, Лоис в седых прядях и намеком на сутулость. Несколько месяцев назад ей исполнилось шестьдесят.

Бенджамин извлек из кармана пальто переносную колонку, поставил ее на деревянную скамейку и воткнул в панель свой айпод-классик. В предвкушении этого мига Бенджамин уже прокрутил до нужной песни, оставалось лишь нажать на «плей». Музыка включилась громко: Бенджамину было плевать, кто ее сейчас услышит, кто станет свидетелем этой церемонии. Почти сразу вознеслись мягкие ладовые аккорды, безошибочно английские. Бенджамин закрыл глаза и на несколько секунд потерялся в музыке — в той музыке, которую слышал тысячи раз, но никогда от нее не уставал, в музыке, что говорила с ним тончайше, настойчивее всего прочего о его корнях, о его самости, о чувстве глубокой привязанности к этому пейзажу, к этой стране. Он повернулся к сестре, надеясь на миг их единства, на некий знак, что она чувствует так же. Но у Лоис на уме были дела попрактичнее.

— Я не могу снять эту чертову крышку, — сказала она.

— Неудивительно, — проговорил Бенджамин. — Вряд ли ее открывали с тех пор, как навинтили. Ну-ка дай, я попробую.

С некоторыми усилиями ему удалось сорвать крышки с обеих урн. Лоис держала в руках Шейлину, Бенджамин — Колина, хотя вообще-то стопроцентной уверенности, что не наоборот, не было, поскольку предоставляло их одно и то же похоронное бюро и выглядели они неразличимо. Ну так и неважно это было на самом деле.

— Ну что, окей? — спросил он, держа отцовы останки наготове.

— Мы ничего не взяли с собой почитать, — отозвалась Лоис.

— Ты что, собираешься весь остаток дня здесь провести?

— Нет, в смысле, почитать прямо сейчас. Стихи или что-то.