Срединная Англия

— Ни той ни другой уже.

— А Восточный цех? Который на Гровели-лейн?

— Не знаю. Как там, я не знаю.

— Отвези меня туда.

— Правда?

— Отвези сейчас же.

Они вернулись на парковку. Поездка к месту былого Восточного цеха заняла всего три минуты, но за это время небо словно бы потемнело еще сильнее.

— Похоже, к дождю, — проговорил Бенджамин.

Прибыв на место, они обнаружили лишь бескрайнюю ширь пустыря, обрамленную высоким металлическим забором. На равном расстоянии друг от друга висели знаки, предупреждавшие потенциальных посетителей, чтоб держались подальше. Имелся и громадный щит, объявлявший о скором строительстве очередного трех-, четырех- и пятикомнатного жилья.

— Ну вот, — сказал Бенджамин. — Чем дальше займемся?

— Паркуй машину, — произнес отец.

Бенджамин оставил автомобиль у обочины. К его удивлению, Колин отстегнул ремень и выбрался наружу. Медленно, с усилием пошел к двустворчатым воротам, украшенным логотипом строительной компании. Бенджамин двинулся следом.

Дойдя до ворот, Колин остановился. Между створками был зазор, сквозь него можно было заглянуть внутрь. Колин простоял несколько минут, щурясь в щель. Бенджамин нависал рядом — встал на цыпочки и смотрел поверх ворот на тот же самый пейзаж. Смотреть было не на что. Сотни акров глины, заброшенные и непримечательные в неверном свете, они тянулись вверх по холму к улице, где различим был ряд домов межвоенной постройки. В воздухе висела влага — скорее туман, нежели морось, — и вечер делался пронизывающе холодным.

— Давай, пап, — сказал Бенджамин. — Не на что тут смотреть.

— Я не понимаю, — проговорил Колин.

Бенджамин повернулся к машине. Затем вновь обратил лицо к отцу:

— Что? Что ты не понимаешь?

— Я не понимаю, как можно вот так просто все снести. Такое, что было здесь так долго, такое…

Он вновь уставился в щель между створками. Но глаза у него остекленели, стали незрячими, а голос, с натугой выдававший больше слов, чем он произнес, вероятно, за последний год, казался плоским и невыразительным, как окрестный пейзаж.

— В смысле, здание — это же не просто место, верно? — сказал он. — Это же люди. Люди, которые были внутри… Я же не говорю… В смысле, я знаю, что машины мы делаем паршивые. Знаю, что немцы с японцами делают машины гораздо лучше любых наших. Я не олух. Я это все понимаю. Понимаю, почему люди хотят купить машину из Японии, которая не сломается через пару лет, как наши в свое время. Но не понимаю я вот чего… Не понимаю, когда ж это кончится? Как можно так жить. Мы ничего больше не создаем. Если мы ничего не создаем, значит, нам нечего продать, и как тогда… как же мы тогда выживем?.. Вот что меня беспокоит. В смысле, само это меня не беспокоит. Это громадное пустое пространство, оно просто… ничто. Сносишь завод со всеми его рабочими местами — вот такое и получишь. Ничто… Но тот магазин — тот чертов громадный магазин? И те дома? Сотни и сотни домов? Это вообще что? Как можно заменять завод магазинами? Если нет завода, как людям зарабатывать деньги, чтобы потратить их в магазинах? Как людям зарабатывать деньги, чтобы покупать дома? Бред какой-то… Наверное, я поэтому… смотрелся чудно́ там, в магазине. Просто я не мог уяснить, как так все вышло. И память у меня иногда мутная немножко. Я заметил, что оно уже так. Не знаю, что это означает. Слегка пугает. Все слегка пугает, когда доживаешь до моих лет, потому что не знаешь, что тебя ждет за любым углом. Но я все еще помню много чего. Говорю же, я не олух. Пока что. Конечно, я помню, как сносили здания. Я знал, что они это сделали. Но я не знал… не отдавал себе отчета, что снесли всё. А есть и кое-что такое, старше, гораздо старше, памятное мне еще отчетливее… Вот как это место. Это место в те времена. Восточный цех. Вижу ясно, как день. Люди начинали стекаться сюда примерно с половины восьмого. Все приезжали на машинах. Все дороги вокруг были уставлены машинами на многие мили. И днем грохот линии, люди, беготня — с ума сойти. Вот как я это все помню. Бабуля тоже тут работала, между прочим. Моя мама. Рассказывала мне истории про войну. Тут, где мы с тобой стоим, прямо у нас под ногами пролегают туннели. Десятки. Громадные туннели. В войну сотни людей в них работали. В том числе и бабуля. Показывала мне раз фотографию всех, кто в туннелях работал. Где-то она у нас лежит. Вооружение они делали, боеприпасы, запчасти для самолетов. Представляешь! Представляешь, каково это было — сотни людей работали все вместе, на дело победы? Вот это дух, а? Вот это страна мы были тогда!.. Что со всем этим сталось? Когда я работал, уже было так себе. Каждый сам за себя, выживание сильнейших, у меня-то, Джек, все как по маслу[106]. Вот что начало брать верх. Но сейчас совсем худо, сплошь… модные тряпки, да бары с просекко, да чертовы… мешки с салатом. Мы размякли, вот беда-то. Немудрено, что остальной мир над нами смеется.

Колин отвернулся от ворот. Теперь уже почти совсем стемнело, и отца начало знобить.

— Смеется, пап? — спросил Бенджамин. — Кто над нами смеется?

— Все смеются. Ни в грош не ставят. Думают, мы олухи.