Средневековые латинские новеллы XIII в.

Большинство упомянутых здесь особенностей средневекового умственного и жизненного обихода в конечном счете восходит к различию современного и средневекового сознания Совместными трудами многих ученых было доказано, что средневековое мышление отличалось от современного как особенностями своей техники, так и тенденцией подходить к явлениям окружающего мира символически и аллегорически, т е усматривать за видимым невидимое, за буквальным смыслом более глубокие его, вторые и третьи пласты.[113] Важнейшая особенность этого мышления, отчетливо проявившаяся в «Римских деяниях», это, по остроумному определению Ферреро, arrêt mental – остановка мысли, недодумывание до конца, поражающее нас отсутствие логики Дело здесь не всегда в неумении дискурсивно мыслить, хотя в обыденном средневековом мышлении эта способность ослаблена, и недаром, как показал Ферреро, средневековый человек, сталкиваясь с необходимостью построить причинно-следственные ряды, обычно путается уже в трех соснах. Часто леность мысли, т е. примирение с логическим нонсенсом, связана с тем, что логика средневековому человеку не нужна и вытесняется более насущной для его мировоззрения дидактикой. Так, для автора истории о Фоке (новелла 20), например, главное и единственно важное дать нравственную парадигму, образ праведного человека и справедливого царя. Перед этой задачей логическое правдоподобие теряет свою цену, и автора не заботит, что доводы Фоки, которыми он пытается себя оправдать, не имеют под собой почвы Присмотримся к атому рассказу. Художник Фока нарушил закон, изданный императором Титом, под страхом смерти запрещающий работать в день рождения его сына. Доставленный к разгневанному Титу, Фока убеждает его в том, что не мог поступить иначе Фоке, по его словам, нужно ежедневно зарабатывать восемь денариев, так как два денария он должен давать отцу, два откладывать для сына, два давать жене, два тратить на себя.

Если Тита удовлетворили доводы Фоки, то нам они представляются логически неубедительными В самом деле, стоит ли, чтобы не пропустить рабочего дня, рисковать жизнью, поскольку рождение императорского сына бывает раз в году, следовательно, дефицит в восемь денариев должен быть разложен на 365 дней, иначе сказать, этот дефицит не может оказать влияния на бюджет Фоки, кроме того, Титу следовало бы возмутиться тем, что Фока вместо того, чтобы всего на два денария в году сократить расходы на себя (праведному царю приличествует не покушаться на те статьи бюджета Фоки, которые связаны с долгом доброго семьянина, т. е на его траты на отца, сына и жену), предпочел нарушить положенный им закон.

В 59-й истории дидактика тоже властно прогоняет логику: чтобы баланс добра и зла был соблюден, автору нужно наказать недостойную возлюбленную героя, Я он, не страшась очевидной несообразности своего рассказа, заставляет ее умереть от мучительного недуга, хотя в ларце коварной женщины лежит ожерелье, обладающее волшебной силой давать надевшему его нашею «все, что было угодно душе», и ей стоит только протянуть за ним руку, чтобы избежать смерти Но все же леность мысли не всегда оправдана назидательными задачами и проявляется в чистом виде как ментальная особенность, присущая средневековому человеку. Вот пример такой непродуманности: в новелле 34, о которой выше шла речь (состязание двух врачей в хирургическом искусстве), только ослабленностью логической мысли можно объяснить, что врач, уверенный в своем профессиональном превосходстве над соперником, тем не менее соглашается доверить ему операцию, в результате которой рискует лишиться зрения.

Такого же типа логика и в новелле 87: ученик волхва похитил его книгу и убежал из города; обнаружив пропажу, маг с помощью своего искусства узнает, какой дорогой пошел ученик, пускается в погоню, и, когда уже вот-вот настигает беглеца, ученик прячется под мостом, а маг ничего при всем своем искусстве не подозревая, пробегает мимо и дает школяру провести себя.

Не следует думать, что рассказчик хотел посмеяться над магом или разоблачить его как шарлатана – против этого, между прочим, говорит и старонемецкий перевод истории, где маг неизменно называется умным, мудрым («kluger Meister der schwarzen Kunst»);[114] ему нужно было лишь проиллюстрировать мысль, что простое иной раз оказывается мудренее сложного. Но автор не замечает того, что история, в том виде, как он ее передал, нелогична: опытный маг непременно должен был изобличить хитрость, как перед этим сумел определить, какую дорогу избрал похититель его книги.