Средний возраст

— Кого надо, того и бью! — И Чжан Шуанси снова принялся хлестать себя по лицу. — За то, что врал, за то, что врал! Это ты дал липовую сводку по урожаю, ты! А теперь вот все из-за тебя бедствуют!

Так говорил и бичевал себя этот сорокалетний, невысокого роста хлебопашец. Потом его рот медленно растянулся до размеров большого ковша, и он горестно зарыдал.

С тонких, пожелтевших от табака губ этого человека ложь слетала лишь с недавних пор. Подхватил он эту заразную, как грипп, болезнь, от которой раскалывается голова и зудит горло, в 1958 году.

Тогда после уборки пшеницы Чжан Шуанси с Ли Тунчжуном и Цуй Вэнем участвовали в работе актива сельских, районных и уездных кадровых работников. Редакция провинциальной газеты красными иероглифами печатала спецвыпуски, которые Чжан Шуанси окрестил «лжецвыпусками». На их страницах один за другим запускались «спутники» — сводки о невиданных урожаях: то будто с одного му[65] собрали 3700 цзиней пшеницы, то — 5300, то даже — 8700 цзиней. Газету прямо-таки распирало от философии «большого скачка» и «большого скачка» в философии, каждому она внушала мысль: «У храброго урожай велик». Лозунг этот был направлен против всяческих «консерваторов» и «сопротивленцев», державшихся старых «нелепых суждений» и не торопившихся с принятием решений.

Завершив жатву еще до актива, уезд тогда собрал небывалый урожай пшеницы и наметил план дальнейшего роста на пятьдесят один процент, однако на совещании секретарей укомов, созванном окружкомом партии, он подвергся резкой критике за то, что здесь не осознали, насколько важна личная активность человека, за то, что темпы «скачка» отстают от требований момента, за недооценку энтузиазма и творческих возможностей народных масс и так далее и тому подобное.

Критика в окружкоме и спецвыпуски партийной газеты посеяли сомнения в душах Тянь Чжэньшаня и других руководителей уездного комитета: может и в самом деле они безнадежно отстали? Им стало чудиться, что на земле, по которой они ходят и которая сегодня сотрясается и гудит от грохота гонгов и барабанов, возвещающих о все более и более радостных победах, наступило предсказанное Марксом изобилие. Они искренне осудили себя за правый уклон и на собрании актива сельских, районных и уездных кадровых работников обнародовали свои наметки: «За год достичь уровня, записанного в плане, а за два — превзойти его».

На активе секретарь-застрельщик, давно уже разобравшийся в истинных желаниях начальства, не мешкая, тут же вылез на трибуну и объявил: коммуна Шилипу в течение одного года превзойдет контрольные цифры и будет готова встретить коммунизм. И он зачитал частушки, сочиненные, по слухам, жителями Шилипу, в которых рисовались красочные картины счастливой жизни. Жаль только, что как раз в это время учреждения и организации министерства культуры развернули массовое движение под девизом «Весь народ — поэты», и поэтому крайне трудно установить авторов этих частушек, как невозможно разыскать и некоторые другие стихи того времени, канувшие ныне в безбрежный океан поэзии. Удалось сохранить только вот эти строки, и то лишь потому, что их по счастливой случайности продекламировал Ян Вэньсю:

Мы пампушки едим, в сахар их макаем,
До чего ж приятно нам, что судьба такая!
Сапоги мы из сафьяна, куртки драповые носим,
До чего ж добротно все — все никак не сносим!
В ракете огненной летим, в самолете тоже,
До чего ж мила нам жизнь, до чего пригожа!

Тянь Чжэньшань сидел на сцене за столом президиума и кивал в такт головой: «Пригожа, пригожа!»

Находившийся в зале Чжан Шуанси шепнул на ухо Ли Тунчжуну:

— Ноги уносить отсюда надо, бежать, пока крыша от такого хвастовства на нас не рухнула.

Ли Тунчжун сидел нахохлившись, зло хмурил брови, одну за другой свертывал самокрутки из спецвыпуска газеты и, пыхтя как паровоз, пускал клубы густого дыма.

На секционном заседании, когда бригадиров попросили высказаться и доложить о своих наметках, они вдруг стали проявлять необычайную скромность и уступать друг другу очередь — первым брать слово никто не хотел. Чжан Шуанси слыл мастером по части публичных выступлений, за словом в карман не лез и умел других подзадорить — а сейчас нужна была именно такая затравка, — поэтому Ян Вэньсю назвал его по фамилии и предложил взять слово.

Держась за щеку ладонью, прикрывавшей почти половину лица, Чжан Шуанси со свистом втянул в себя воздух:

— Зубы у меня болят, секретарь.

— Длинную речь не закатывай, говори по существу, выскажи свою позицию, — наставлял его Ян и первым зааплодировал: — Просим, просим!

Чжан Шуанси нехотя поднялся со своего места, а уж если встал, хочешь не хочешь, надо держать речь. Кашлянул раз, другой, прочищая горло, и неожиданно громко сказал: