Срез. Рассказы

– Умница, зачёт. O чём я?.. Да, Набоков! Говорят: лучший русский язык. Ни хрена подобного! – Славик показал Фомину кукиш. – Его язык тяжёлый, искусственный, мёртвый. Метафорические изыски – заумны и нелепы. Герои – сушёные бабочки. Зачем, для кого это написано?! Единственный полуживой рассказ – «Машенька». Да и тот, как известно, пародия на Бунина. Вы, конечно, знаете Бунина.

– А кто это?

– Нас вчера под телегой нашли.

– Уймись, Слав, – Фомин незаметно пнул Славика в колено. – Девчонки, слушайте новый анекдот. Идёт Жан-Клод Ван Дамм…

– Фома, отдохни! – Славик, морщась, потёр ногу. – Перебил только мысль. Лучший русский язык у Бунина. У Пушкина и Лермонтова! Я ехал на перекладных из Тифлиса… А?! Эту фразу пьёшь, как…

– Агдам, – подсказал Фомин.

– Мартини, болван! А ведь кое-кому, – Славин голос треснул от печали, – это надо уже переводить! Да-с. Однако свежий воздух – только у Чехова. Не вязкий от запутанных конструкций. Не спёртый от банальностей и пафоса. Но и без парфюма. Именно свежий! Так выпьем же за… Девчонки, вы куда?..

– Ну и заклинило тебя вчера. Идеальный текст, идеальный текст… Идеальный текст – это как… бутылка пива в утреннюю сушь. Заходит радостно, стремительно, внезапно, с лёгким удивлением в финале, – Фомин мощно глотнул. – Уф… А новая – это уже повторное чтение. Дарю, сынок.

Где-то сдержанно загудел лифт.

– Кстати, о воздухе… – Фомин приоткрыл окно, достал сигареты.

Зябкая радость сквозняка. Дождь, зависший капроновой сетью. Эскиз площади внизу. Вкусный «Честерфилд»… Пиво в системе. Друг. Чего вам ещё?..

Вид делила надвое стела, увенчанная фигурой с крыльями в поднятых руках. Символ местных, ныне убиенных, авиазаводов. Остроумцы наградили стелу кличкой «Паниковский». Левее нарушал баланс пятиэтажный куб с флагом. Такой же белый, как элитная высотка, скрывающий примерно тех же людей. Далее – распахнутая лестница к набережной. Волга, недавно скинувшая лёд. По хмурой, заспанной воде бойко двигались плавсредства. Гудки и птицы рвали туман. Весна…

– Что у тебя с работой? – голос Фомина извлёк Славика из приятной задумчивости, окунув в неприятную реальность. Славик учительствовал в деревенской школе за Волгой.

– Отстранили до выяснения. Они выясняют, а зарплата идёт.

– Что выясняют-то?

– Был я пьяный или нет.

– Ну и?

– Доказать это нельзя без медицинской справки. Я с адвокатшей говорил. Осмотр был? Нет. Прогул был? Нет. Теперь они, значит, ищут на меня компромат. Копают мои бумаги, журналы, учебные планы. Школьников трясут: может, я обидел кого.

– А ты обидел?

Славик вздохнул.

– Попал случайно одному… указкой по башке.

– За что?

– Он Достоевского в жопу послал. Прикинь? Идите, – говорит, – в жопу с вашим Достоевским. Нашёл о ком писать: мокрушник и скокарь. Их у нас в посёлке через одного… Дай-ка сигарету.

– Боишься?

– Не-а. Надоело. Прорвёмся как-нибудь, – Славик в три глотка уложил полбутылки.

– Вот. Поэтому тебе чужда моя идея страха. Ты… – Фомин щёлкнул пальцами, отыскивая нужную фразу, – ты нечувствителен к…

– Трансцендентности бытия?

– Вроде того. Я бы на твоём месте извёлся. Но у тебя другие проблемы. И всё-таки я убеждён: люди пьют от беспокойства. От неуверенности. По крайней мере, начинают. Вот смотри: я по детству чего только ни боялся…

– Например?

– Воспитателей. Хулиганов. Насекомых. Смерти…

– Как удивительно.

– Ты не понял. Боялся, что забьют в ящик. Закопают, и лежи там один в темноте. А личинки тебя медленно едят. Я ещё думал: хорошо Ленину. Светло, люди кругом. Почётный караул…

– Хэх! Ну, ты, брат, даёшь!

– Ага, смешно. Я когда в первый раз похороны увидел, год без включённой лампы заснуть не мог.

Шахта мусоропровода лязгнула. С шумом пронеслись отходы чьей-то жизнедеятельности.

– И девчонок боялся… – Фомин скривился.

– Ты? Да ты гонишь.

– Мм-мм. Я ещё не пил тогда. Увижу где на танцах занятную кукленцию. Охота пригласить, а сам… Стою пеньком и думаю: откажет – катастрофа. Согласится – ещё хуже. Её тем временем уводят, или музыке конец. Иной раз вытянут меня на дамский танец. Топчусь, как деревянный, язык жую. Друзья издевались, подонки. Но потом мне объяснили: стакан вина – и ты герой. Небо и земля, Слава. Никакого стеснения. Язык работает, как автомат, и всё по теме. Руки не отстают. Самочки посыпались штабелями. До сих пор остановиться не могу.

– Эта часть нам известна.

– Нда… Но сломала меня другая история. Выпивали с пацанами на седьмое ноября. У меня свободный флэт образовался. Это класс девятый. Старшие ребята купили нам водки и чернил типа «Листопада». Я водки до того не пил, развезло. И остальные забалдели, короче, без девушек никак. А у меня тогда появилась одна, Света, жила через двор. Знаю, что она дома. Да не одна – с подругами. Телефона нет, придётся идти. Плохо, что в её доме шпаны – как грязи. Мне долго везло, умел их обогнуть.