Срочно меняется квартира

Сева посмотрел на нее внимательно. И Наташа даже испугалась. Умеренно синие глаза агента госстраха излучали на нее пучки воли, как направленная антенна. Любовь, преданность, нежность и страсть — все было в этом взоре.

— Пусть три звонаря играют в футбол моим сердцем, но я…

— Что — но? — испуганно вопросила разведчица, начисто забыв о всех инструкциях и предосторожностях.

— Вы не верите мне. Стоит ли менять дефростатора на агента? Я понимаю. Ах, Натали. Но я…

— Что — но? — переспросила она.

— Простите, Наташа. Приходите в воскресенье вместе с вашими милыми стариками. Я познакомлю вас со всеми участниками обмена. Я помогу вам. Дефростатора тоже поставьте в известность. Как бы он не испортил все дело. До свидания…

Наташа осталась одна в некотором замешательстве. Ей показалось, что она так ничего и не разведала и явно не выполнила задания, несмотря на отличную актерскую игру. «А все же в нем, в этом негодяе, что-то есть такое…» — мелькнула у нее побочная мысль. И, отгоняя ее от себя подальше, она пошла быстро-быстро.

По пути к Рите в голове у нищего агента созревало убеждение, что он не только однолюб, но и психолог. «Принцесса-то несильно замороженная. Подышать немножко — и отойдет. А что? Метнуть ее в коллекцию? Сойдет для счета. Подумаешь, терапевт, жена дефростатора? Судебные эксперты искали забвения в моих объятиях, не говоря о патологоанатомах».

Наташа шла так быстро, что Леня, тайно наблюдавший за деятельностью ответственного резидента, едва догнал ее.

— Что-то вы очень быстро все уладили? — спросил он. — Что тебе удалось узнать?

— Первое: он — негодяй! Но — очень милый, — отрезала Наташа. — А ты просто негодяй! Почему ты следил за мной? Когда ты прекратишь свои слежки? Я не перевариваю этих твоих судейских замашек. Или так будет продолжаться всю жизнь?

Вопрос остался без ответа.

Глава девятая

1

Дама с золотыми коронками на здоровых зубах, с огромной сумкой и пышным шиньоном, дама с усиками юнца и тройным подбородком генерал-губернатора шла сквозь толпу уверенно, как арктический ледокол сквозь лед родного порта.

Воскресный базар жил своей жизнью. С грустью отметим, что, одолев многие пороки прошлого, в городе, о котором идет речь, так и не сумели изжить воскресного базара, в просторечии именуемого толкучкой. Нет, конечно, это не было похоже на те барахолки, которые доживали почти в каждом городе в первые послевоенные годы. Никто не предлагал здесь поношенных штанов галифе с малиновым или голубым кантом, дедушкиной шубы, малость траченной молью, или плюшевого шушуна с безвременно усопшей бабушки. За пачку махорки не просили двух пачек черного, как грязь, мыла, а буханки хлеба не меняли на английские солдатские ботинки с высокомерно задранными носками и бронированными каблуками.

По базару пристойно прогуливались друг против друга прилично одетые люди и щупали, осязали, рассматривали, изучали, одобряли или охаивали товары. Товары были не только самыми разнообразными, но и порой очень неожиданными.

Впервые за несколько лет Дарья шла в одиночестве, без сопровождения Ивана Ивановича. Он продолжал бунт: выпорол крошку Бижу, размолотил вдребезги китайский сервиз, предъявил супруге грозный ультиматум и решительно отказался сопровождать ее в вояжах на барахолку.

Дарья, притиснув бунтаря устрашающим бюстом к текинскому ковру, пыталась образумить и укротить его. Но огонь бунтующей стихии пылал в глазах так ярко, что супруга сменила тактику: плюхнулась в обморок. Крошка Бижу преданно лизала ее в щеку, чихая и отплевываясь. Как и все собаки, она недолюбливала запаха пудры, лосьонов и кремов. Затвердевший, как алмаз в горниле земных изломов, Иоан не подал даже валерьянки. Лихо напялив набекрень шляпу, он ушел из дома, хлопнув дверью.

Этот ничтожный хлопок, имевший чисто символическое значение, никто в доме и не услышал. Зато, когда Дарья рухнула якобы в обморок, жильцы могли подумать: не волна ли далекого землетрясения добежала до них?

Базар, как и всякое большое сообщество людей, только на первый взгляд поражал своей хаотичностью. Если приглядеться внимательно, то открывались и скрытые закономерности. Попугаи, рыбки, кошки, чижи, ежи, канарейки, старинные ордена и знаки, фаянс и керамика, породистые собаки и колготки, книги и джинсы, меха и электробритвы импортного производства, ржавые дверные петли и почтовые марки, снадобья гомеопатов и подшивка журнала «Безбожник» вовсе не были смешаны в кучу. В старину рынки делились на ряды: мясной, охотный, скобяной, овощной. Некое подобие образовалось и здесь.

Дарья хмуро пересекала все ряды, пробиваясь к тому углу, где собиралась биржа. Перешагивая мешковину, на которой красовались различные кустарные поделки, она шла как сквозь мелко битый лед и вдруг содрогнулась всем корпусом. Так содрогается ледокол, наскочивший на айсберг. Айсберг был втрое меньше Дарьи, в какой-то вызывающе пестрой шляпке и огромных пляжных очках «глаза мерлузы».

— Осторожней! — взвизгнула айсберг, не оглядываясь. — Лезешь как ломовой извозчик.