Срочно меняется квартира

«Сама — амбал!» — хотела привычно рявкнуть Дарья, но осеклась. Очевидно, она знала, что только макушка айсберга плавает под водой, а вся его сила и мощь прячется в глубине.

— Ада! Какая неожиданность! — воскликнула Дарья несколько в нос и с долей сиропа в голосе. Встреча с подругой сегодня никак не входила в ее планы.

— Дашуша! Боже, кого я вижу? Почему ты не звонишь, не показываешься? Как здоровье Иоана? Ты слышала, эта хамка, Розалия, в прошлое воскресенье оторвала почти новую мутоновую шубу?

Дашуша, не зная, про что отвечать сначала — про здоровье Иоана или про хамку Розалию, пробасила неопределенное:

— Ах, все смешалось в доме Обломовых!..

— Обломовских… — поправила с привычной назидательностью подруга жизни. — Но к чему бы это ты вспомнила? Ты сегодня одна? А где Бижу, Иоан?

— Ну-ка, вы, обломовские, отсуньтесь! — сказал, протискиваясь среди подруг, какой-то лохматый малый. На нем был надет халат внакидку. Весь этот халат бренчал и тренькал. Он был сплошь увешан значками. Ни борец Иван Поддубный, ни славный конькобежец Мельников, да и, поди-ка, сам Кемаль Ата Тюрк не носили на себе столько богатств Монетного двора.

— Куда ты прешь, барахольщик! — грозно вопросила Дарья. — Обвешался, как шаман!

— Подумаешь, интеллигенция, — огрызнулся малый. — Обломовых с Облонскими путаешь, а туда же. Вывески читай вслух! На это хватит с тебя грамоты. Ну-ка!

— Я тебе дам! Хам! Сопляк! Недоучка! — заверещала Ада Евсеевна.

Дело могло реорганизоваться в маленький скандальчик, но, к счастью, совсем рядом какой-то филателист смазал по шее нумизмата, и внимание окружающих переключилось в сторону более активных действий.

— Адочка, я спешу, роднуля! Вечером позвоню! — Воспользовавшись замешательством, Дарья ловко нырнула в толпу, что было не так просто с ее габаритами.

С другой стороны базара пробивался к цели Сева Булочка. Попутно он завернул в нужный ему музыкальный ряд. Старые граммофоны и новенькие «Спидолы» стояли вместе. Эбонитовые пластинки с зелеными наклейками, на которых вокруг граммофонной трубы порхали амуры с вьюнком, и новейшие бобины с магнитной пленкой, пластинки фирмы «Колумбия» и «Мелодия» сосуществовали здесь в полном идеологическом единстве с фирмой «Ожидание».

Дядя с глазами кролика, но не подозревающий о том, что это за штука — «Ин вино веритас!», — радостно приветствовал Севу:

— Здорово, эстет! Махну не глядя Мию Побер на Майю Кристалинскую! В придачу прошу Тамару Церетели, приличной сохранности. Пойдет?

— Мию? — заинтересовался Сева.

Рядом сипло разорялась угасшая «звезда» эстрады с душещипательным подвывом: «Я тебя совсем забуду, детка! И уйду совсем в чужую степь! И твоя из бархата жакетка на другую брошена постель». Ей тонко отвечал Козловский, Энрико Карузо перебивал чей-то подозрительно знакомо дребезжащий глас: «С одесского кичмана бежали два уркана…» Кроткую Валю Толкунову забивал мефистофельский бас Михаила Дормидонтовича Михайлова.

«…Мы поедем, мы помчимся прямо в снежную зарю!..»,«И разошлись, как в море корабли…», «Мой Вася будет первым на луне…», «На заре ты ее не буди…», «…первых нет и отстающих — бег на месте общепримиряющий». Весь этот разнообразнейший многослойный репертуар, исполняемый канувшими и сверхновыми «звездами», остро пронзал, как шило мешковину, голос пьяного поручика. Самого поручика давно уже пришибли на чужбине, а он все звучал, бередя умы: «Чубчик, чубчик, я тебя ласкала, а теперь забыть я не могу!»

— Мия Побер, говоришь? — спросил Сева. — А Юрия Морфесси нет? Или Аллы Баяновой?

— Чего нет, того нет — не могим. А хор эмигрантов могу достать. Как для тебя. Есть на примете. Но сначала слушай, как выдает Мия…

Пластинка была поставлена на диск проигрывателя и зашипела, как сало на сковородке. Сквозь сплошное шшр-ш-шр, иногда прорывались слова: «Чайник новый, чай бордовый… шр-шр-шш… Кипяченая вода!»

— Репертуар подходит! Но это не пластинка!

— А что? — спросил дядя с глазами кролика.

— Точило! Бритвы на ней править.

— Тогда хор Пятницкого слушай! Надавишь кнопку — выскочит новая песня. И сохранность отличная. А это уникум. Стыдно. Не тебе бы, эстет, объяснять.

Забрав свой уникум, дядя гордо удалился. Сева поспешил дальше. Нынче ему было не до хобби. Предстояла генеральная репетиция.

Еще одно обстоятельство знаменовало сегодняшний базар: его впервые осчастливил присутствием старый Роман. Клавдия Ивановна наотрез отказалась участвовать в лицедейской сцене встречи с Булочкой. Она прохаживалась в стороне, неся как бы патрульную службу. От нечего делать Гордеев-Маржаретти стал присматриваться к объявлениям на рекламном щите или просто приляпанным к забору, столбам и киоскам.

Марк Твен, Амброз Бирс, О. Генри, не говоря о великом Мольере, могли лишь позавидовать самобытности этих объявлений. Для них они стали бы золотой жилой находок. Салтыков-Щедрин только покачал бы головой, а Зощенко и вовсе не удивился бы. В годы его молодости объявляли и не такое. Народонаселение ушло вперед, обрело долгожданную грамоту, но отдельные индивиды все еще предпочитали грамоту Фильки.