Срубить дерево

Из толпы возник и приблизился к катеру высокий черноспинник в длинной синей хламиде с капюшоном и красных сандалиях. Его морщинистое лицо было исхудавшим, а черные глаза – холодными и безучастными.

– Улисс Истклифф?

Истклифф кивнул.

– Ваша палата готова, и вам уже назначен лекарь. Прошу вас следовать за мной…

Спустившись в каюту, Истклифф собрал в небольшую сумку немногие личные вещи, вернулся наверх, запер люк и перелез к черноспиннику в синей хламиде на причал. Черноспинник провел его через толпу к деревенской улочке. Под ногами крутились голые ребятишки, полуголые матери с обвисшими грудями следили за ними из темных дверных проемов, некоторые кормили грудью младенцев.

Вблизи клиника казалась еще более невзрачной, чем издали. Вымощенная плитами дорожка вела через выжженную солнцем лужайку к porte-cochere[32], столь же непривлекательным, сколь и ненужным, а примитивные двойные двери распахивались в безликое фойе. Однако дальше обстановка разительно поменялась. Коридоры, по которым вел Истклиффа черноспинник в синей хламиде, были отмыты так, что пол и потолок сияли каким-то голубоватым свечением. Собственно свет исходил от примитивных флуоресцентных трубок в потолке. Через регулярные промежутки в стенах белели безупречно чистые двери. Большинство было открыто, и можно было видеть опрятные квадратные палаты, обставленные одинаково: кровать, шкаф и стул. Практически все палаты были заняты: одни пациенты лежали пластом на кроватях, другие сидели, последние, вероятно, были на пути к выздоровлению.

Молодые чернокожие туземки в зеленых колпаках и зеленых халатах до колен совершали утренний обход, некоторые разносили подносы с медикаментами. Медикаменты казались современными и, без сомнения, таковыми и являлись; скорее всего продукция фармацевтических лабораторий из соседней провинции. Но они не произвели на Истклиффа большого впечатления. Современные лекарства не обязательно подразумевают современную больницу.

Так или иначе сейчас это не имело значения. Синдром Мейскина не поддавался лечению даже сверхсовременными медикаментами.

Они разминулись с высокой иссиня-черной женщиной в голубом одеянии, и Истклифф инстинктивно понял, что это лекарь. На ней был не колпак, а капюшон, и одеяние доходило ей до лодыжек. Марлевая повязка наподобие чадры покрывала ее нос, рот и подбородок, безупречная белизна повязки резко контрастировала с цветом кожи и странным одеянием. Так, значит, про маски слух был верным, подумал про себя Истклифф. Только они не имели ни малейшего отношения к маскам гротескных чудовищ, которые были в ходу у африканских знахарей и шаманов в глубокой древности.

В конце коридора крутая лестница поднималась на второй этаж. Потолок тут был таким низким, что Истклиффу пришлось пригнуться, чтобы войти в палату, в которую привел его туземец в синей хламиде. Как и во всех прочих, тут стояли кровать, шкаф и стул. Рядом с кроватью – контейнер для мусора. Истклифф устало опустился на стул, а когда снова посмотрел на дверь, увидел, что мужчину в хламиде сменила робкая туземка в зеленом чепце и зеленом халатике.

Девушка застенчиво попросила его снять одежду и надеть больничный халат, который она ему принесла. Он подчинился, изо всех сил стараясь скрыть, какое отвращение вызывает у него ее присутствие. Ее эти попытки не обманули так же, как и Сефиру. Он сел на край кровати, и она взяла у него кровь на анализ из правой руки. Он заметил, что у нее дрожат руки, и сообразил, что она до смерти его боится. Закончив, она сказала дрожащим голосом:

– Прикрепленный к вам лекарь придет, как только анализ будет готов.

Она практически выбежала из палаты.

Истклифф закурил, затянулся несколько раз, потом бросил окурок на пол. Он лег на кровать, накрылся единственной простыней и сцепил за головой руки. Он уставился в отмытый голубой потолок, осознав вдруг, насколько устал, насколько вымотан. Путешествие по реке отняло те немногие силы, какие оставили ему шизомицеты. Яркий свет еще прохладного утра лился в единственное окно, а потолок отражал свет ему прямо в глаза, пронзая крошечными стрелами боли хрусталики. Войдя в клинику, он снял темные очки, но не потрудился достать их из кармана пиджака, оставленного на стуле у кровати. Вот и сейчас он продолжал мазохистски пялиться в потолок. Гиперчувствительность к свету – прелюдия к слепоте, а та в свою очередь – к смерти, которая наступает секунду спустя. Изолировав свою бесценную бактерию, Мейскин любовно проследил неудержимое развитие заболевания в пространной статье в научном журнале, на который подписывались образованные люди вроде самого Истклиффа. Его участь предрешена. Как участь Рейно, Эдисона, Паркинсона…

Вероятно, Истклифф заснул. Когда он проснулся, утренняя прохлада сменилась удушливым жаром полдня, и в палате он был уже не один. В дверном проеме стояла статуя – высокая, облаченная в голубое и в белую маску. А над маской – черные омуты глаз, в которые он уже заглядывал.

Сефира.