Срубить дерево

Он гневно отвернулся.

– Доброй ночи, – только и сказал он. Потом, вспомнив ее впалые щеки, добавил: – Если вы голодны, камбуз к вашим услугам.

– Спасибо. Я приготовлю кофе к вашему пробуждению.

Всякую ночь, когда Истклифф засыпал, это было сродни умиранию, так велики были шансы, что он вообще не проснется. Но он привык умирать, он умирал уже много недель, и сейчас, пока он лежал в шезлонге под звездами, если это и тревожило его больше обычного, то только потому, что до клиники оставалось всего ничего. А еще потому, что за долгие дни путешествия вверх по реке он разобрал по косточкам скептицизм, с которым относились к искусству лекарей колонисты, и пришел к выводу, что этот скепсис – порождение скорее апартеида и слухов, нежели фактов. Потому что за неизменной дымкой скептицизма маячил шанс, что достопочтенные знахарки из буша, эти черные изольды с их магическими отварами, сумеют совершить то, на что не способна традиционная медицина.

Когда он умер и звезды погасли, ему приснились (как это было всегда) лето его жизни и Анастасия, которая явилась словно бы на крыльях легкого ветерка, впорхнувшего в окно большого дома, и окутала его теплом, наполнив его жизнь радостью и смягчив суровость его бытия.

По утрам она приносила ему во внутренний дворик апельсиновый сок, по вечерам, когда с дневными заботами было покончено, смешивала мартини. В пять часов подавали чай – так заваривать умела только она одна – нежный, как роса, ароматный и как солнце золотой.

Когда она только приехала на плантацию, она благоговела перед ним. Его полное имя было Улисс Истклифф Третий. Он владел (или будет владеть после смерти матери) ста тысячами акров плодородной, удобренной речным илом земли, на которой благоденствовали, давая четыре урожая в год, тучные зерновые – основа экономики Серебряного Доллара. Откуда ей было знать, что ее благоговение перед ним уступало лишь его страху перед ней. Колонисты на Эбене по праву, хотя и несколько агрессивно, гордились новой страной, которую создали так далеко от дома, и памятуя о прошлых обидах, постоянно напоминали всем, что их общество – вершина демократии. Но кому, как не ему было знать, что они беззастенчиво лгут, ведь он, Истклифф, здесь король. И как королю, ему следовало бы оставаться совершенно безучастным к красавице простолюдинке, невосприимчивым к ее обаянию, так, словно она – глиняный истукан.

Но нет. Глядя в ее золотисто-карие глаза, глядя, как играет солнце в завитках темно-рыжих волос, он ловил себя на нелепой мысли: неужто к ее появлению в его кабинете причастно нечто столь приземленное, как агентство по найму? Она же сошла со склонов Олимпа, дщерь современного Зевса, рожденная девой в одеянии из звезд. И она была такой юной, такой мучительно, обжигающе юной. Он испугался, впервые увидев свои загрубевшие руки на ее гладкой безупречной коже, и боялся, что ее оттолкнет далеко уже не юношеское тело. Но нет. У нее не было на то причин. Ему тогда исполнилось сорок, он был худощавым и крепким и еще не превратился в рассадник смертоносных бактерий-шизомецитов, обезумевших от синдрома Мейскина.

Поначалу его страдающая атеросклерозом мать недолюбливала Анастасию. Девушка невесть откуда родом, без семейных связей. Такая совершенно не подходит на роль продолжательницы рода Истклиффов. И сестра Истклиффа тоже поначалу ее невзлюбила, а ее муженек отпускал оскорбительные шуточки, – до тех пор, пока Истклифф не позвал его прогуляться за конюшню и не избил до полусмерти. Но не прошло и месяца, как Анастасия завоевала их сердца. Сам же Истклифф рухнул к ее ногам как высокий, загрубевший от времени дуб. В его жизни были женщины, много женщин, но то были случайные связи, а истинная его любовь принадлежала плантации. Но теперь все изменилось. Через два месяца после того, как Анастасия поступила к нему личной секретаршей, она стала его женой, и ночь его жизни превратилась в яркий солнечный день.

От «смерти» Истклифф очнулся на рассвете. Оказалось, что Сефира уже встала. Она сварила на камбузе кофе и, когда увидела, что он проснулся, принесла ему с робкой улыбкой дымящуюся чашку.

– Добре утро.

По вкусу кофе и близко не походил на тот, что варил он сам. За это он испытал прилив благодарности. Кофе был крепким, но нисколько не горьким, и молока она добавила ровно столько, сколько нужно.

– Как вы узнали, что я пью без сахара? – спросил он, садясь боком на шезлонге и поставив чашку на колено.

– У вас вид человека, который пьет без сахара.

– И что же это за человек?

Она улыбнулась.

– Такой, как вы.

Упав внезапно на реку и позолотив серую палубу катера, первые лучи восходящего солнца только подчеркнули черноту туземки, выявив не поддающийся анализу выверт пигментации, из-за которой представители туземной расы Эбена казались не просто черными, а синеватыми. Кожа Сефиры влажно поблескивала, и он сообразил, что, пока он спал, она искупалась в реке. И ее черные волосы тоже блестели, теперь их не стягивал платок и они падали ей на плечи. Она недавно их расчесала.