«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского

Получив рапорт исправника, В.П. де Витте в ответном секретном письме от 4 августа 1872 г. запросил, в чем именно проявилось у Чернышевского «исступление ума», так как сообщенные подробности свидетельствовали вовсе не о признаках сумасшествия, а о нервной вспышке, вызванной крайним раздражением (выделено мной. – В.К.). Он потребовал «принять зависящие меры, чтобы представленные к государственному преступнику Чернышевскому лица обращались с ним как только возможно кротко и вежливо и чтобы жандармский унтер-офицер Ижевский, живя с ним в одном доме, сопровождал бы Чернышевского незаметным образом в прогулках и при отлучках из дома, чтобы не раздражать Чернышевского и не придавать ему вида арестанта, а урядникам поставить в обязанность исполнять поручения Чернышевского, если они не будут заключать ничего в себе противозаконного, и чтобы дом, в котором помещается Чернышевский, в продолжение ночи был заперт, при этом, – писал В.П. де Витте, – поставляю вам в непременную обязанность произвести секретное дознание, вследствие каких причин Чернышевский доходит до умоисступления, и не скрывается ли в наблюдающих за ним лицах по каким-либо интригам умысла к несправедливому его оклеветанию, и мне об этом с полною откровенностью донести. В случае же явного сопротивления и непослушания употреблять законные меры для приведения его к повиновению, действуя в сем случае благоразумно и доставляя мне при каждом случае надлежащие сведения о поведении его для доклада Господину Генерал-губернатору Восточной Сибири». Замечу, что в написанной Чернышевским незадолго перед арестом «Апологии сумасшедшего» в 1860 г. (название чаадаевское) говорилось о произволе как основе русской жизни. «Основное наше понятие, упорнейшее наше предание – то, что мы во все вносим идею произвола. Юридические формы и личные усилия для пас кажутся бессильны и даже смешны, мы ждем всего, мы хотим все сделать силою прихоти, бесконтрольного решения; на сознательное содействие, на самопроизвольную готовность и способность других мы не надеемся, мы не хотим вести дела этими способами: первое условие успеха, даже в справедливых и добрых намерениях, для каждого из нас то, чтобы другие беспрекословно и слепо повиновались ему» (Чернышевский, VII, 616). Произвол объявил Чаадаева сумасшедшим. Но здесь старались мелкие жандармские бесы, а власть понимала, что дальше Вилюйска ссылать уже некуда. «Преступник» и без того был «опущен». Поэтому губернатор был близок к истине, говоря о возможности «несправедливого оклеветания», и вилюйский исправник не мог не почувствовать недоверия своего начальника к посланному рапорту. Донесение было отправлено и графу П.А. Шувалову. Тот прочитал его 7 октября о том, что Чернышевский временами приходит в дикое исступление ума, и граф возможно воспринял это как логическое завершение потребованного императором наказания. Но причина была проста: произвол и самодурство унтер-офицера Ижевского, который ощущал себя хозяином жизни и смерти Чернышевского.

Тем временем начальствующие чины выяснили причину нервной раздражительности своего вилюйского подопечного. Как сообщали Шувалову 18 октября 1872 г., она стала следствием запрета встречам Чернышевского с Шагановым и Николаевым, и далее добавил, что в последнее время Чернышевский живёт спокойно, и здоровье его находится в удовлетворительном состоянии. Но от темы безумия мы пока еще не ушли.

Ежедневные занятия