Срыв

Неужели ему предстоял этот же путь? Путь страданий, обличения, Публичной исповеди? Наказания или, что ещё страшнее, наказания детей, как это было у Давида? Его-то ладно – заслужил, но дети здесь при чём? «Как приеду домой, запрусь в своём кабинете и день или даже два проведу в посте и молитве, выпрошу у Господа прощение, – решил он. – Ведь получил же Давид его. Даже блаженным назвал себя и всякого, кому прощаются грехи. Может быть, мне тоже простится? Чем я хуже Давида?» От этой мысли ему стало немного легче. Он даже выглянул в окно и полюбовался осенним лесом. Сколько раз проезжал этой дорогой, и каждый раз природа выглядит немного иначе.

Внезапно шилом кольнула мысль о Светлане. Что будет с ней? Кто простит её грех? «А ведь и перед ней я согрешил, она-то мне простит? Её грех перед Богом я тоже замолю, – решил он мысленно. – Всё возьму на себя. Надо было всё же взять её адрес. Смалодушничал… Стыдно вспомнить. Может, поехать как-нибудь в её местность и попробовать найти её? Но как найдёшь? Вышла она в небольшом городе, но кто знает, может, живёт в какой-нибудь деревне… Хотя она говорила что-то про работу в лаборатории. В деревнях таких нет. Да и бывший её муж вроде бы большой человек… Значит, всё же в городе живёт. Какое же там население? Может, тысяч сто пятьдесят? Трудно будет… Да и что это даст? Что случилось, того не исправить. Колесо этого события вспять не повернёшь».

От чая он отказался. Со страхом заметил, что на следующей станции ему выходить.

* * *

Встречу с семьёй он попытался проиграть радостно, непринуждённо. Хотя сам себе казался неестественным. Дома была только жена и младшая дочь. Старшие двое были заняты своими делами. Всё реже удавалось поужинать всем вместе. Иногда приезжавший к ним знакомый пастор-иностранец рассказывал, что в его стране это, ну прямо, как ритуал: раз в день вся семья встречается за столом. Вообще-то, хорошо, надо у себя тоже такое завести, а то ведь так с семьёй и разжиться можно…

После радостного приветствия и вкусного ужина он остался наедине с женой. Хотелось что-то рассказать, но он не знал что именно. Обычно начинал рассказ о своей поездке с самого яркого события, но на этот раз такое было невозможно. Самое яркое – было самым страшным. Разрушило бы всё. Или, может быть, рассказать всё жене? Нет, лучше в другой раз…

Сославшись на усталость и головную боль, он пошёл пораньше спать. Когда попозже легла жена, он притворился спящим.

* * *

Прошло несколько недель. Из недель складывались месяцы. Он погрузился в работу. Событие в поезде понемногу теряло свои краски, но из памяти не исчезало. Мысль о Светлане была, как магнит: стоило ему перестать думать о чём-то конкретном, как мысли непроизвольно возвращались к ней. Проходя по улицам города, он начинал ловить запах её духов. Если ему встречалась хоть чем-то похожая на Светлану женщина, он невольно поворачивался и смотрел ей вслед. Горечь понемногу исчезала, осталась только память.

«Может быть, Бог простил случившееся? Или, может, забыл?» – думал он, хотя был уверен, что Бог не забыл. Да и насчёт прощения он тоже сомневался.

В церкви всё шло, как обычно. Пока одна беседа с бывшим пресвитером церкви, Владимиром Никаноровичем, не взволновала его. Некогда этот брат в течение многих лет руководил церковью. Время было трудное, застойное. Требовалось много мудрости, чтобы сохранить церковь как от нападок извне, так и от распрей изнутри, дать молодёжи возможность развить свои таланты, но в то же время не навлечь на церковь гнев властей. Когда началась перестройка, он сердцем почувствовал, что пора отдать руководство в более молодые и энергичные руки. В церкви брат пользовался большой любовью и уважением. Почти все члены церкви были крещены им, многих он сочетал. Молодёжь называла его «почётным пресвитером».

– Олег Николаевич, мне нужно с тобой поговорить, – шепнул ему как-то после собрания Владимир Никанорович, – задержись немного.

Когда все вышли из небольшого, старого молитвенного дома, они уединились в пресвитерской, и пожилой брат сел напротив него, ласково улыбаясь.

– Дорогой брат, я тебя очень люблю и внимательно наблюдаю за твоим служением. Ты это знаешь.

Олег кивнул головой. Какое-то нехорошее предчувствие шевельнулось у него в груди.

– Я всегда радовался твоим успехам и тому, как Господь тебя использует в Своём винограднике. Но в последнее время я наблюдаю в тебе нечто непонятное. Ты какой-то сам не свой…

– Как это сам не свой? – попытался разрядить обстановку Олег Николаевич.

– Ну, например, твои проповеди стали не такие, как раньше. Может быть, я стал хуже слышать, но содержание я всё равно хорошо улавливаю. Обмельчали проповеди… Что-то в тебе происходит, а вот что – не знаю. Может, ты сам скажешь, что у тебя случилось, – болеешь духовно или проблемы какие? Сила в твоём служении слабеет. Да и очень уж редко ты появляешься на кафедре – говорят, отказываешься от служения.