Срыв

Потом обсуждались кандидаты на диакона. Довольно долго разбирали их образ жизни. Выросли братья в здешней местности, и все знали их с малолетства. Это, с одной стороны, упрощало дело – вроде и так всё ясно, но, с другой стороны, и осложняло. Слишком уж хорошая память у некоторых верующих. Ведь вспомнили все малолетние прегрешения братьев, все юношеские шалости. Особенно одному досталось. Оказывается, лет десять тому назад, ещё до женитьбы, он передружил с несколькими молодыми сестрами, и некоторым пожилым сестрам очень хотелось узнать: почему же он не женился сразу на первой? Но после того как «первая» встала и решительно заявила, что она сама этого не хотела, вопрос вроде бы был решён.

– Ну, тогда скажите нам, вы хоть ни с кем из них не согрешили? – решил допытаться последней истины какой-то очень уж настырный голос.

Получив отрицательный ответ, обладатель голоса успокоился.

Как он радовался, что не ему приходится отвечать на вопросы этих людей. «Если бы вы знали, кто перед вами только что стоял и кому вы, затаив дыхание, внимали? Что бы вы со мной сделали?! Господи, помилуй! Только бы не впасть мне в руки человеческие…» – повторял он мысленно слова псалмопевца Давида. Хотя это были руки братьев и сестёр по вере.

* * *

Ночью он спал плохо. Ему снилось членское собрание. Он стоял перед церковью и десятки голосов задавали ему один и тот же вопрос: «С кем ты согрешил? Ну, признавайся!» Перед ним мелькали знакомые и незнакомые лица, к нему протягивали руки – сморщенные, крючковатые, очень цепкие. Он боялся их. Он старался придать себе важный вид и этим осадить собрание, но ничего не помогало. Пытался громко и строго говорить, но его никто не слушал.

Вдруг он обнаружил нечто совершенно ужасное – оказывается, он стоял перед собранием голый. Какой позор! Пока этого вроде бы никто не замечал, но ведь могут каждое мгновение заметить. Что потом будет?! Все всё сразу узнают. Как же это произошло? Хотя ему было совершенно ясно, что он сам обнажился, но как и когда, – не мог вспомнить. Он начал искать свою одежду, но она куда-то исчезла. Тогда он попытался снять со стоявшего перед ним стола скатерть, чтобы прикрыться ею. Она оказалась прибитой, и он начал рвать её. Тут скатерть довольно легко поддалась. Он завернулся в неё и стал пробираться к выходу. Но его не пускали. Десятки рук хватали за скатерть, громкие голоса требовали ответа на вопрос: «Нет, брат, ты нам всё же скажи – согрешил ты или нет?» От всего этого скатерть начала рваться, и он опять стоял совершенно голый.

Сонное сознание сверлила одна мысль: «Только не в руки человеческие… только не в руки…» Наконец добравшись до двери, он в ужасе отпрянул: в дверях со злорадной улыбкой на лице стояла Светлана…

Сон покидал его мучительно медленно. Всё его тело было покрыто потом. Нечто подобное, что он, обнажённый, находится среди людей, ему уже не раз спилось. Но чтобы так страшно – это было в первый раз. Он повернулся на другой бок и тяжело вздохнул. «Господи, услышь молитву мою, помилуй меня грешного, – молился он. – Не входи в суд с рабом Твоим, потому что не оправдается перед Тобой ни один из живущих».

* * *

Наутро он решил ехать домой. С трудом дозвонился до пресвитера церкви, которую хотел посетить. Извинившись, сослался на плохое самочувствие и усталость.

Когда он сел в купе, дрожь пробежала по его телу. Тот же вагонный запах, тот же интерьер. Ведь десятки раз ездил в поезде, и неужели последняя поездка оттеснит все предыдущие? Неужели мысль о случившемся будет постоянно сверлить его мозг и не даст ему покоя? Может быть, время всё сотрёт, яркость происшедшего исчезнет, забудется, переболит? Но когда это будет? Пока что рана от позавчерашнего события очень кровоточила.

Настроение у него было ужасное. Хотелось домой, но, в то же время, он боялся встречи с женой. Хотелось оказаться одному на необитаемом острове, как Робинзон Крузо. Или запереться где-нибудь в комнате и неделю ни с кем не разговаривать. Благо, попутчики в купе оказались на этот раз очень спокойными. Почти не разговаривали. Спокойствие, которое он ощутил вчера утром, покинуло его. Пролетавшие за окном пейзажи сегодня его абсолютно не интересовали. «Это что, теперь всегда так будет?» – думал он.

Он казался себе человеком, выпившим отраву, которая шумела в его крови, точнее, в мыслях, будоражила, травила, заглушая всё остальное. И неизвестно, как она поведёт себя дальше. Разбавится когда-нибудь и успокоится или же нанесёт непоправимый вред. Всю жизнь может испортить, всё поломать… Но как избавиться от этого, как выполоскать яд из собственной жизни? Эх, зачем же он его вообще впустил…

Опять вспомнился царь Давид. «Когда я молчал, обветшали кости мои от вседневного стенания моего. Ибо день и ночь тяготела надо мною рука Твоя, свежесть моя исчезла, как в летнюю засуху». Надо бы достать Библию и прочитать весь 31-й Псалом, но безразличная усталость завладела им, не хотелось даже пальцем пошевелить.