Сшитое сердце

Он подрос на несколько сантиметров, потом у него появилось несколько морщин, и проклятие обернулось привычкой. Взрослея, он все больше плутал, неизменно сворачивая не туда, куда хотел. Он тайно любил молодую женщину, ту самую кузину с кроваво-красным веером, которая вдохновила Фраскиту на первое творение. В первые несколько месяцев, которые она провела в их доме, он возвращался только ночевать и всего трижды встретился с ней. Девушка обручилась с его старшим братом, и все думали, что младшего уморит солнце, обжигавшее его каждый день, проведенный им в оливковой роще после оглашения помолвки. Служанки привели из соседней деревни целительницу, чтобы она выгнала солнце из его головы. Та прочитала молитвы и поставила на макушку юноше тарелку, налив в нее воды, и перевернутый стакан. Вода вскипела и заполнила стакан. Но старуха была умна, она попросила о встрече с Эредиа и посоветовала ему отправить сына на север, подальше от олив и камней, в городскую тень.

Человек с оливами покинул деревню до свадьбы брата.

В Мадриде он, хотя и не любил книг, прочел огромное их количество, нехотя получил все свои юридические дипломы и стал толковым и педантичным чиновником. Он снова обрел дар речи, но проскучал четырнадцать лет, пока отец не вспомнил о нем на смертном одре. Этот добрый малый думал доставить сыну удовольствие, завещав ему оливковую рощу, и пришлось тому вернуться в родные края, чтобы исполнить последнюю волю Эредиа и позаботиться о деревьях.

Человек, вернувшийся из Мадрида, был мертв для желаний. Равнодушен к еде, воде и запахам. Ничто его не волновало, ничто уже не могло расшевелить его подземную ледяную кровь. Его взгляд скользил по вещам, не задерживаясь. Он твердой рукой управлял своим имуществом, и никто в деревне не узнал бессильного маленького генерала под мраморной маской управляющего. Его хрупкость укрылась за невыразимой скукой.

Несмотря на его угловатую красоту и бездонные глаза, любовных похождений за ним не знали. С самого своего возвращения он не смеялся, не плакал и даже не потел на солнцепеке. Одеревеневшее тело все держало в себе.

На три-четыре месяца в году он нанимал людей собирать оливки и ухаживать за деревьями, а постоянно были при нем лишь старая служанка, осел и конь.

В Сантавеле решили, что ему нравится уединение его опаленной земли, и в конце концов о нем позабыли.

Он проходил через деревню лишь в час сиесты, пользуясь тем, что солнце заставляло людей притихнуть.

Пробудившись, деревенские иногда замечали бредущего мимо коня управляющего поместьем.

В час, когда стоящее в зените солнце жалит отвесными лучами, в этот лишенный теней час Человек с оливами пересекал пространство в одиночестве, которого не нарушал даже бестелесный двойник. Никто не заметил, как он потерял свою тень и она скиталась одна, пересчитывая оливы, с того печального вечера, когда ребенок вернулся без ответа.

Только проклятые скитаются так без спутников, только проклятым ведомо такое одиночество.

В один из дней в самый разгар лета, когда он вел коня в поводу по залитым солнцем узким улочкам, в час, когда свет проникает в самую глубину вещей, его одежду зацепила кованая решетка.

Встреча

Еще в те времена, когда старуха Караско надзирала за работой сына, он приделал к окнам решетки. У входа в логово Караско распускали железные перья кованые петухи. Их тени детей уже не пугали, но каждому случалось пораниться об острый клюв или шпору.

Один из этих крылатых стражей и ухватил за полу Человека с оливами.

Клюв разодрал его черную одежду.

Моя мать тотчас отозвалась на крик ткани.

Выглянув в окно, она поначалу увидела лишь пострадавшую материю. Не обратила внимания ни на прикрытое ею тело, ни на смуглое лицо над всем этим, ни даже на отсутствие тени. Вытащив иглу из подушечки, которую носила на запястье вместо браслета, она вдела в ушко черную нитку длиной в локоть, притянула к себе полу одежды и нацелилась в нее острием.

Ее правая рука грациозно порхала в раме окна.

Он покорился спокойной власти руки и нити. Взглянул в лицо той, что чинила его обтрепанное существо. Нить все глубже уходила в толщу ткани.

Но речь шла уже не о материи, игла проникала глубже. Ее острие щекотало уснувшего мальчика, она отыскала его спрятанную у подножия оливы тень и прочно их соединила. Фраскита сложила край в край желание и волю и сшила вместе. Затем закрепила нитку и перекусила этот мостик, переброшенный ею между ней и смотревшим на нее мужчиной. И он вдруг почувствовал себя осиротевшим.

На краткий миг губы швеи коснулись его одежды словно бы поцелуем. Лицо моей матери потерлось о черное сукно костюма и его подкладку из плоти. Затем губы, рука и игла молча удалились за железных петухов и занавески задернулись.

Улица вновь обрела призрачную неподвижность. Казалось, в доме все замерло. Видение растаяло, а зашитый человек остался приколотым к раскаленному небу, которое было ему велико.

В пыли у его ног начала отрастать маленькая тень.

С тех пор Человек с оливами думал только об одном.

Его воля взялась за его желание и неотступно над ним трудилась.