Сшитое сердце

И арена под крики детворы и ворчание жен была построена заново. Никакой ропот, никакие предупреждения не умаляли радости спорщиков: воскрешение Красного Дракона было знаком Божьим. Да, в первый бой Господь не вмешался, но теперь вознаградит тех, кто не утратил надежды.

Все деревенские, собиравшие оливки, видели дикого петуха с неправильно сросшимися костями, брошенного без присмотра в загоне среди мебели, которую его неблагодарному хозяину, освобождая место для мебели Фраскиты, пришлось выкинуть из старой мельницы. Красивые вещи, куда более ценные, чем обстановка моей матери, были отданы на растерзание зиме, и никто не осмелился попросить их себе хотя бы на дрова.

В ту зиму работа на Эредиа впервые представилась им не то чтобы несправедливостью, но чем-то таким, что могло бы сложиться и по-другому. Оливковая роща вполне могла принадлежать одному из них – и с появлением этой мысли мир пошатнулся. И тогда, не слушая возражений жен, опасавшихся семьи Караско, они захотели склонить чашу весов в ее сторону, посмотреть, как мир окажется перевернут ударом клюва. Хосе пусть и был чокнутым, но зато один из них, и от него зависело будущее деревни.

Ничто больше не было незыблемым, и все готовились во второй раз поставить на красного петуха.

Деревенские, накачавшись вином, распираемые надеждой и совсем юным, еще не осознающим себя бунтом, топтались на площади и ревом подбадривали ярче прежнего рдеющего Дракона. Не работать больше в оливковой роще из поколения в поколение под недобрым взглядом Эредиа – вот что отныне воплощала собой эта птица; покончить с опостылевшим порядком вещей – вот какой была ставка в этом бою. Речь шла уже не только о том, чтобы получить несколько монет, но о том, чтобы изменить саму жизнь.

И тем не менее в глубине души у каждого дрожала тайная струнка сочувствия к дикарю Оливке, который сражался не столько с пернатым собратом, сколько с неблагодарным хозяином и все же помог тому приумножить его богатство. На этот раз никто не позволил себе потешаться над жалким видом плешивого уродца, который распался бы на куски, не удерживай их кое-как вместе древняя ярость.

Братья Человека с оливами, как и их батраки, работая локтями, проталкивались к арене. Потеряв так много земли во время первого боя, они вернулись, чтобы отвоевать то, чего лишились, не более того, потому что на этот раз Караско была обещана вся оливковая роща.

Оливковая роща – против чего?

Оливковая роща против дома, в котором жила моя мать, дома с разрисованными ребенком стенами, дома, где заново проросли лишь немногие предметы. Дома и его птичьего двора, дома с его украшенным железными клювами и шпорами окном, за которым таились игла и взгляд женщины, в полдень пришпилившей Эредиа к небесной сини, – женщины, чей запах он всю зиму ловил в своей оливковой роще, надеясь, что сбор оливок никогда не закончится, что он снова и снова сможет видеть ее длинные руки, вплетенные в ветви его деревьев. Он охотно попросил бы всю деревню продолжать работу, он готов был платить за воображаемый урожай, предложить собирать несуществующие плоды, лишь бы подольше смотреть, как она ходит с пустыми корзинами. Он отдал бы свои барыши и земли ради того, чтобы она обнимала цветущие оливы, чтобы тень ее юбки сливалась с тенью его коня, чтобы снова касаться очертаний ее тела, отброшенных на землю солнцем, этого непомерно огромного темного силуэта, заключенного в сеть ветвей, будто в тесную клетку. Но такая блажь была невозможна, он не осмелился, до этого еще не дошло. Для того чтобы он снова ее увидел, петухи должны были опять сразиться, он знал, что на этот раз придут и женщины.

И они пришли и стояли поодаль, в нескольких шагах от шумной толпы мужчин, молчаливые и полные достоинства, удивленные тем, что их так много там, где их не ждали, и дети тоже пришли, не захотели остаться в стороне. И всего через несколько секунд после начала боя женщины отбросили благопристойную строгость и присоединились к мужчинам и вопящим детям, чтобы лучше все разглядеть. Сами того не замечая, женщины тоже принялись вопить.

– Эй, Дракон, как победишь, допьяна напоим тебя брагой!

– Все куры в деревне будут твои! Даже мои!

Эредиа за боем не следил.

Стоя на скамье рядом с судьей, он высматривал ее в скопище зрителей, и когда, уже почти потеряв надежду, хотел спуститься со своего насеста, он встретил ее взгляд, который пришпилил его к месту. Они долго не мигая смотрели друг на друга, стоя по разные стороны арены. И пока длился этот взгляд, Эредиа казалось, что он умирает. Петухи обливались кровью, в воздухе летали перья, люди орали, но эти двое были неподвижны, и ни один не думал размыкать это объятие взглядов.

Толпа качалась, бурлила, и они потеряли друг друга из виду.