Сшитое сердце

Не согрешила ли Анита, как согрешила раньше ее мать, пожелав таким образом презреть приличия, не довольствуясь тем, чтобы оставаться бессловесной девочкой, с которой так хорошо делиться своими горестями? Посмеют ли они и дальше говорить с ней, отныне умеющей читать?

Фраскита гордилась тем, что дочка, едва закончив с дневными делами, погружается в чтение, и не обращала внимания на пересуды. Ее дочь хотя и немая, а сумела по узкой тропинке выскользнуть в неведомый и широкий мир, и весь этот мир умещался в поглощавшей ее раскрытой книге.

Но кто из них кого поглощал – книга или читательница?

Швея решилась. На Пасху она освободит шкатулку от своих ниток и иголок.

На Пасху шкатулка перестанет ей принадлежать. А для себя она сошьет сумку и сложит в нее свой дар.

Она уже так давно ничего не вышивала.

Серо-зеленая сумка на красной земле, сумка оттенков оливковой рощи, где она теперь работала вместе с Анитой и Анхелой, потому что надо было на что-то жить, а ее муж восстанавливался так же медленно, как эта дурацкая красная заштопанная птица, которой он отдавал теперь все свое время.

Однажды вечером, вернувшись с холмов, она увидела, что белые стены кухни сплошь покрыты рисунками. Педро при помощи глины и золы изгнал из дома пустоту. Он вернул в кухню мебель. И, поскольку никто на него за это не рассердился, он продолжал, с каждым днем рисуя в опустевших комнатах все новые предметы.

Серо-зеленое на красной земле.

Фраскита замечталась. В полумраке длинные волосы ее сына казались охристыми, цвета земли в оливковой роще. Днем, когда она обнимала деревья, просовывая руки между ветвей, чтобы стрясти спелые плоды на простыню, или когда сбегала по склонам холмов с корзиной на голове, таскала оливки, пока не наберется сколько надо, она слышала топот, конь обжигал дыханием ее хребет, и в глазах у нее все расплывалось. Ночью, лежа в темноте на полу рядом с Хосе, она, несмотря на усталость, никак не могла уснуть и страстно ждала утра.

Хосе вошел в комнату, принеся с собой уличный холод. Анхела проснулась, Фраскита очнулась от своих грез, Анита отложила книгу, и все сели ужинать на полу, за нарисованным столом.

Солнечное дитя

Клара, даже если ее не накормить, погружалась в сон, съежившись в слишком тесной для нее колыбели, как только солнце скрывалось за холмами. Бланка приходила каждый день, заботилась о девочке, которой мать почти и не видела с тех пор, как стала еще до рассвета уходить в оливковую рощу и работать там, пока не угасали последние отсветы дня и глазу трудно становилось отличить руку от коры дерева, которое она обирала. И тогда мужчины, женщины и дети покидали холмы и, тяжело ступая, спускались в темноте по сходившимся у деревни тропинкам. В первое время Анхела пела за работой или на обратном пути – и те, у кого руки были свободны, согревали их ритмичными хлопками, palmas flamencas[4], – но на холоде, стоявшем в последние дни, песня ее иссякла, как и у других cantaores[5], слезы в голосе замерзли, из саднящих глоток уже не выходило переливчатых криков. Все брели словно во сне, и ничье освобождающее рыдание не пробуждало музыкальной судорогой великую радость – чувствовать, что ты живешь.

Все было бессильно против сна, одолевавшего Клару, едва стемнеет, и, поскольку двое других остававшихся дома детей были слишком малы и не могли о ней позаботиться, она заморила бы себя голодом, не предложи повитуха свою помощь.

Прекрасные светлые, соломенного цвета глаза, весь день распахнутые в небо, внезапно смыкались, будто двери захлопывались, чтобы не впускать ночь.

Вскоре работа в оливковой роще закончится, Фраскита снова увидит глаза младшей дочери. Но мою мать это совсем не радовало – ей будет чего-то недоставать, дыхания на шее, этой ежедневно повторявшейся ласки.

В тот день небо было наполнено таким сиянием, что слепило батраков, рисуя перед их глазами узоры. Под вечер, когда всем уже не терпелось вернуться в теплые домашние потемки, в оливковую рощу примчалась переполошенная Бланка: девочка пропала. Клара ускользнула из-под присмотра старших, и ее безуспешно ищут уже несколько часов.

Фраскита отбросила жердь и подозвала Аниту с Анхелой.

– Она всегда поворачивается к солнцу. Сегодня была чудесная погода, наверное, свет выманил ее из дома, – предположила Бланка.

Моя мать и обе ее дочери, оставив позади запыхавшуюся старуху, которая не могла за ними угнаться, вернулись в деревню и попытались отыскать след маленькой беглянки.

Они шли на запад, где солнце уже катилось вниз с прозрачного неба. Вскоре стемнеет, и если залитый светом день был теплым, то ночь будет ледяной. Фраскита почти бежала, выкрикивая имя дочки. Ее малышка умрет, если проведет ночь под открытым небом, тем более что холод настигнет ее во сне. Надо как можно скорее идти навстречу сумеркам, нагнать ее до вечера.

Фраските хотелось задержать умирающее светило, которое, подобно песку в исполинских часах, пересыпалось на ту сторону мира, она чувствовала, как ночной холод, обрушившись на камни, превращает их в песок, и глаза ее плакали.