Сшитое сердце

Время от времени ей отвечало эхо ее сорванного голоса, смешиваясь с пением Анхелы, та шла параллельно ей несколькими сотнями метров ниже, и ее силуэт уже слился с темнотой.

Обреченная на безмолвие Анита не кричала, но, несмотря на тревогу, наслаждалась странной полифонией размноженного эхом дуэта, который каноном заполнял пейзаж, а когда голоса умолкали, вслушивалась в тишину, дожидаясь пусть даже самого слабого отклика, который не был бы ответом гор.

От солнца остался лишь оранжевый след, и на востоке постепенно сгущалась тьма. В огромном темно-синем безлунном небе одна за другой загорались звезды.

Ночь, настала ночь, и ребенка не спасти.

Голос Анхелы смолк, наступила тишина.

– Пора возвращаться, – сказала моя мать, пряча отчаяние от дочерей, – Господи, какие же они и правда еще маленькие, – она притворилась, будто слезы у нее текут из-за ледяного ветра. – Я вас совсем загоняла, вы простудитесь. Клара ходит быстро, но не думаю, чтобы ноги могли унести ее так далеко, может быть, мы ее опередили и найдем на обратном пути.

Фраскита прижала к себе дочек, обняла их, чтобы согреть и чтобы плотью почувствовать, что они живые, – ведь от нее, наверное, навсегда оторвали кусок, – развернулась и двинулась в обратном направлении.

Они шли в непроглядной тьме, подгоняемые порывами ветра, стараясь ступать твердо.

Каждая, уйдя в себя, вспоминала милый круглый животик, все эти Кларины “почему?” и “а это что?”, мокрые поцелуи, которыми она осыпала их лица, крепко держа за щеки пухлыми ручками, смеясь и показывая крохотные зубки, готовые всех съесть от любви. А задолго до всего этого, задолго до смеха и слов был этот рот, равно тянувшийся к груди или солнцу, сам по себе, будто мог сбежать от лица, к которому его прикрепили, – рот, со странной легкой улыбкой ищущий сосцы мира.

И пока Фраскита молилась святому Антонию Падуанскому, произносила молитву первой ночи, молитву о потерянных вещах, Анита указала рукой влево.

Наутро люди рассказывали друг другу, что Караско нашли свою малышку где-то к западу от деревни.

На холме что-то светилось, они бы и не заметили этот огонек, не будь ночь безлунной. И этому огоньку не место было среди темных полей, ничем его было не объяснить. Он светился слабее костра, казался совершенно неподвижным и не мог быть фонарем, которым Бланка или Хосе, выйдя навстречу Фраските, размахивали бы, показывая, что они здесь, или указывая дорогу.

Люди в Сантавеле говорили, что моя мать и две ее дочери шли на свет, не догадываясь, что по другую сторону холма, на который они медленно взбирались, к тому же огоньку двигались Хосе, падре и отставшая от них Бланка.

По слухам, именно Хосе, решившийся наконец выпустить из рук спящего петуха, дошел первым и взял на руки светящуюся девочку. Все повторяли якобы сказанные им слова, осуждая его за грубость и богохульство:

– Эй, падре! Идите-ка сюда! Здесь что-то не так! Это малышка светится. Возьмите-ка ее, посмотрим, не погаснет ли она у вас на руках. По-вашему, так полагается – во сне освещать мир? Если только она не помирает. Ну же! Молитесь! Делайте что-нибудь! Не стойте разинув рот! Хоть одна странность может нам пригодиться – уж во всяком случае больше, чем красные волосы или рот на замке, – так что этой девчонке хорошо бы еще пожить! Ты-то каждый день разговариваешь с тем, наверху, скажи ему, что мы хотим оставить ее себе, потом он ее получит, но пока она слишком мала, чтобы помереть. Проснись, падре! Ну да, она светится, и что с того? Вот невидаль! Не станем же мы всю ночь здесь торчать!

Едва вернувшись из оливковой рощи, и мужчины и женщины разбрелись в темноте вокруг Сантавелы, заглядывали под каждый камень, шарили в кустах в поисках пропавшего ребенка. Когда Караско вернулись, над деревней поднялся крик.

Однако люди снова обозлились на эту семью за то, что она так отличалась от других. В краю, где дети мерли как мухи, Фраскита еще ни одного из своих не потеряла.

И все сошлись на том, что маленькая Клара в темноте светится.

Не только злые языки – моя старшая сестра Анита до сих пор утверждает, будто тельце двухлетней девочки сияло так, что могло освещать комнату.

В ту последнюю зиму, которую они провели в Сантавеле в пустом доме, вечерами шедший от нее свет иногда был настолько ярким, что ночевавшая в той же комнате Анита садилась поближе к ее колыбели и продолжала читать.

Как будто на коже Клары оставалось все свечение, какое накапливалось за день, пока она жадно глядела на бледные пятна, отброшенные солнцем, проникавшим в окна. Улучив малейшую возможность, Клара выскальзывала из дома и, неподвижно замерев во дворике, раскрыв ладони, подставляла себя под чуть теплые лучи скованного зимой светила, которое с каждым днем сдавало, с великим трудом добиралось лишь до середины пути на небо – и тени сталкивали его на ту сторону мира, и в своем падении оно увлекало за собой длинные темные ресницы солнечного дитя.

Второй бой